Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Кому это?

– A что вот сделал вам так, что и посейчас прежнего куражу не можете вы себе достать.

Глаза Троекурова усиленно заморгали… В первый раз в эту минуту воскресало в его памяти то, что произошло с ним тогда. Но он усиленно усмехнулся:

– Да, угодили меня ловко! – как бы небрежно уронил он.

– А кто, – полушепотом и подчеркивая молвил Скоробогатов, наклоняясь к нему, – успели заметить?

– Н-нет! – с усилием произнес Борис Васильевич.

– А я его признал, ваше пр… Самый тот есть шарлатан с подвязною бородой, изволите помнить, что в крусановских лугах кость вам перешиб. Наш, русский, не то чтоб из поляков, – изменщик, стало быть… Не успел в матушке-Расее набаламутить, так, значит, к безмозглым к эвтим в слуги пошел… Беда! Стою этта я с вашим рыжим, как вы изволили слезть, – гляжу, флаг они выкинули: ну, думаю, пардону просят, наша взяла!.. Вы тут сичас к дому бросились, – а он, вижу, в тот самый раз подбег к окну… Он, ваше превосходительство, он самый! Хоша в чамарке и на голове четыруголка ихняя, а я его издалечка сразу признал, – белесый такой, плюгавый из себя… Подбег, говорю, своим что-сь кричит, а сам перегнулся по-над вас и из ривольвера сверху целит… Я тут лошадь бросил, к вам: «Берегись, кричу, ваше!..» А вы, гляжу, уж и с ног валитесь… Ах ты, Господи!.. – И Скоробогатов отчаянным движением ударил себя изо всей силы ладонями по бедрам… – Не дали ж ему зато пардону солдатики, – добавил он чрез миг, сверкнув глазами, – в решето штыком искололи…

Троекуров с побледневшим лицом уперся в него взглядом. Он хотел сказать что-то… и не мог. Но старый солдат понял упрек, выразившийся в этом взгляде:

– А что ж ему, анафеме, другого сделать, ваше пре-ство? – возразил он недовольным тоном. – Потому, первое сказать, Бога он своего забыл, противу своих воевать пошел; а вторым делом, как же он, пес, когда флаг они выкинули, – сдаемся, значит, в полон, – а он в само-то время стрелит?.. Собаке, говорится, собачья и смерть, так ему и надо было! – сурово заключил он.

– Рассказывал ты об этом кому-нибудь здесь? – спросил его Борис Васильевич после довольно продолжительного молчания.

– Что ж мне рассказывать, ваше пре-ство! Сам понимаю…

– Что ты понимаешь?

И внезапная краска выступила на лице Троекурова.

– Потому что ж тут хорошего, что вы от своего чуть смерти не получили!.. За Расею стыдно, ваше… – добавил он в виде объяснения.

– Хорошо, ступай… и чтоб об этом никому!..

– Слушаю-с…

На летаргическое состояние, в которое погружена была до этой минуты мысль Троекурова, разговор этот произвел действие электрической искры. Он как бы вдруг встряхнулся весь, загорелся опять пламенем жизни… Но не на радость ему было это мгновенное воскрешение. Образ «изменщика», выстрелившего в него и исколотого затем «в решето» его солдатами, стал неотступно и болезненно преследовать его теперь… «Почему так случилось, – спрашивал он себя с какою-то странною, суеверною внутреннею тревогой, – что среди вооруженного сброда повстанцев-поляков я должен был натолкнуться именно на того единственного русского человека, которому убить меня могло доставить удовольствие? Неужели приписать это тому чему-то бессмысленному, что люди зовут „слепым случаем“?.. Нет, слепых случаев не бывает – все тесно связано и органически истекает одно из другого в этом мире, причины и последствия, зло и наказание, и закон рокового возмездия стоял недаром краеугольным камнем в верованиях древних народов… Кто мне докажет, что этот несчастный, стреляя в меня, не был избранным орудием кары, назначенной мне высшим определением, после чего погиб сам жестокою смертью за все то злое, что совершено было им в свою очередь на этой земле?..»

И то жгучее чувство самоосуждения, с которым он в Москве, по получении письма от княжны Киры[11], решил уйти ото всего в темные ряды армии, разгоралось у него с новою силой… Гроза тех страшных дней навсегда, по-видимому, миновала теперь. Не исполнил ли он в настоящее время, говорил он себе иронически, «все, что от порядочного человека требуется в подобных случаях»: покаялся, просил жену простить ему, и она великодушно, без колебаний и условий, даровала ему это прощение… Но все ли это, удовлетворен ли он в душе своей?.. Нет, далеко не все! Состоялось примирение, вернулось согласное супружеское сожитие; но обрел ли он вместе с тем тот «истинный смысл жизни», которого недоставало ему до сих пор, ту высоту духовного подъема, которым определяется этот смысл?.. «Надеть узду на себя не трудно, – надо знать, для чего ты ее надеваешь», – рассуждал Троекуров; «Александре Павловне никакой узды не нужно, чтобы находить в себе удовлетворение, которое та (он разумел Киру) и я тщетно искали всю жизнь. Не потому ли это, что она век свой думала о других и забывала о себе?..»

К жене он испытывал теперь чувство совершенно для него новое – чувство какого-то набожного благоговения. Душевный цвет ее будто впервые распустил пред ним все свои лепестки и охватил все существо его своим неотразимым ароматом… Чувство это выражалось у него наружно в какой-то прилежной, как бы почтительной внимательности к ней, к ее словам и мнениям, к малейшему желанию, которое он угадывал у нее. Прежний фамильярный, легкий, чуть-чуть насмешливый тон его с нею, тон первых времен супружества, в котором сквозь нежность влюбленного мужа всегда невольно проглядывало сознание умственного превосходства его над нею, заменил теперь оттенок постоянной серьезности и уважительности в отношениях, в разговорах его с нею, будто боялся он оскорбить шутливым или легкомысленным словом ту чистую святыню, которую носила она в себе. Он будто постоянно ждал от нее каких-то откровений, каких-то «светочей в ночи»… Александра Павловна – все та же неизменная «Сашенька» первых дней – весьма скоро заметила эту перемену, но она не польстила ей, ни обрадовала ее – она ее страшно испугала. Она почуяла, что этот «сильный, умный человек», муж ее, чего-то требует теперь от нее, требует именно, объяснила она себе тут же, того же «умного, что находил он у Киры»… и чего «откуда же я ему возьму?» с отчаянием восклицала она внутренно… И вся она как улитка ушла вслед за этим в свою скорлупку…

Увы, благосклонные читательницы мои, между этими супругами, которых бурная волна жизни вынесла, казалось, благополучно к новым медовым берегам, стало с этой минуты какое-то роковое недоразумение, образовался провал, которому с течением времени суждено было все упорнее идти вглубь. То, что по всем данным должно было послужить к теснейшей связи между ними,