Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски

В молчании застучала маленькая зеленая стрелка.

Адриан остановил машину у бордюра. Жужжание замерло. Вольфганг почувствовал, что Адриан еще некоторое время смотрел на него, тем случай и окончился.

* * *

Вольфганг орал во все горло. «Ля — до!» и снова «ля — до!». Он потрясал руками, отчаянно жестикулировал, но даму на сцене невозможно было заставить издавать нужные звуки, она пела «ля — фа-диез», и снова «ля — фа-диез», хотя вопила при атом свое «ля — до!». Только теперь он заметил, что это была не женщина, но, судя по голосу, это был и не кастрат. С каждым звуком у нее изо рта, как мыльные пузыри, фонтаном вылетали крошечные серебряные колечки, поднимались вверх, а потом опадали дождем. «Ля — до!» Вольфганг нетерпеливо рвал на себе волосы.

— Ля — до! — Вдруг особа отважно спрыгнула с края сцены прямо в оркестровую яму: — Вставай! Вольфганг! — Декорации рухнули. — Вставай, коллега Вольфганг, твоя очередь идти в булочную, час завтракать! — Вольфганг в полусне свернулся под одеялом, но Петр не оставлял его в покое: — Восемь часов!

— О, Петр, не будь же таким чудовищем, — Вольфганг сел на кровати и сонно потер глаза.

— Я не есть чудовищем, но есть хочется.

Вольфганг зевнул. Он вспомнил табличку, которую Петр два дня назад вывесил на буфете: в ней значилось, когда чья очередь идти за хлебом, готовить еду или убираться.

— Стало быть, хлеб у нас уже кончился?

Петр кивнул. Он уже был одет, как следует выбрит и ставил чайник.

— Что ж, не премину и я позаботиться о насущном и сейчас же схожу тебе за булочками, однако ж, любезный мой Петр, не мог бы ты снабдить меня парочкой мелких монеток?

Петр так и застыл с чайником в руке, потом повернулся к Вольфгангу и прищурился.

— У тебя вчера был ангажемент, — он понизил голос, как будто разговаривал сам с собой, — за одну ночь стратил все деньги.

— Отнюдь! Конечно же нет, я не потратил ни единого, ни малейшего крейцера, Петр! — Вольфганг выхватил из-под подушки рубашку, в которой он был вчера, посмотрел на складки и попытался ее немного разгладить. — Мне просто-напросто еще не заплатили. Что, конечно, вскоре исправит контрабасист, поскольку он, право, честный человек.

— Имеешь адрес того коллеги?

— Ну, Петр, разве тот, кто подает тебе руку и говорит с тобой честно, может не открыть свое сердце? Тот, кто дружен с музыкой? Благородство его не скрылось, и я буду последний чурбан, если он меня обманет. Не волнуйся, Петр, у него собственная машина, и я мог вдоволь пользоваться его радушием и пить пиво до самой ночи.

Петр поморщился.

— Осторожней с такими коллегами. Много пива — будет плохой характер. — Он подошел к двери, наклонился к ботинкам. — Тебе не пиво нужно, деньги нужны. А как у тебя с издательством?

— Издатель? — Господи, издатель! Надо было справиться о нотах уже несколько недель назад. — Разумеется, Петр, я все должным образом отнес издателю.

— И как?

— Ну, главное — дать ему время, нельзя же так поспешно подходить к делу, если хочешь выставить себя в правильном свете.

— Ерунда это все, пойдешь к нему сегодня, как позавтракаем, — с этими словами Петр подкинул Вольфгангу свою куртку, выудил из кошелька бумажку в пять евро и протянул ему ее вместе с маленькой синей карточкой.

— Что это? — Вольфганг вертел в руках странную штучку, размером меньше игральной карты, из того неизвестного материала, из которого были сделаны все чуждые ему вещи. На ней была картинка: три веселых булочки с ручками и ножками в виде черных линий.

— Бери с собой, это скидка от булочной на углу, там покупай.

— И какой в ней резон?

— Карточка на скидку, не видал, что ли? Купишь хлеб на тридцать евро, дают бесплатно французский багет.

— Петр, в жизни мы не купим хлеба на тридцать евро! И кому его есть? Это не по-хозяйски, деньгам надо знать счет. Такие сделки имеют смысл, только если тебе будет от них хоть какая-то польза.

— Дурак, да не за один раз! Покажешь карту, собираешь сумму. Она на карте хранится, всегда, когда покупаешь, а карта действует год.

— Вот как! — Вольфганг кивнул и сунул карту в карман вместе с деньгами. Когда-нибудь найдется человек, который все ему объяснит. А до тех пор нужно просто ходить за хлебом.

Юстус Зинглингер обстоятельно протирал очки и смотрел в ноты Вольфганга, разложенные на темном массивном письменном столе.

— Какой почерк красивый, — рассеянно высказался он, потом откашлялся. — Ну что ж, господин Мустерман, из этого, — он показал на неплотно исписанную страницу, — мы хотели бы сделать «Школу игры на фортепиано», сборник для учеников старшей ступени. Не могли бы вы обработать все это соответственно и добавить несколько пьес полегче? Скажем, еще пять легких пьес для двух рук и одну — в четыре руки?

— Сборник пиес? — Вольфганг посмотрел на издателя, потом на нотные листы. Ему понравились эти рыночные песенки? Какой кошмар! Это же просто глупости, они, верно, случайно попали в общую стопку.

— Там имеется и два недурных концерта для фортепиано. Им было бы уместнее снискать ваше расположение.

Зинглингер пробурчал что-то невнятное и покачал головой.

— С концертами мы бы только намучились. Поймите меня правильно, они сложноваты. И потом…

— Сложноваты? — Вольфганг проглотил эти слова с такой миной, будто выпил лимонного соку. — Разве мы не склонны претендовать в музыке на некий изыск? Иначе она будет пустой и безвкусной, как плоская острота, музыка для тех, кто не умеет слушать.

— Само собой, господин Мустерман, само собой. Проблема не только и не столько в этом. Но то, что вы сочинили, звучит… как бы это сказать… — Зинглингер все еще качал головой, — скажу вам прямо: слишком похоже на Моцарта.

— Слишком похоже на Моцарта? Изумительно! Слишком похоже на Моцарта! — Вольфганг расхохотался, так что чуть не упал, он хлопал себя по коленкам и утирал слезы. — А чем вас не устраивает Моцарт? Ведь он — один из величайших композиторов в мире?

— Что поделаешь, господин Мустерман, что поделаешь. Я сам — его горячий поклонник. Но на такую музыку в наше время больше нет спроса. А вы ведь как-никак хотите заработать.

Вольфганг так и подскочил:

— Да ведь Моцарта играют везде! В уборной в метро под его музыку облегчаются!

— Под его — да, конечно. Потому что он — легенда, а