Голые среди волков - Бруно Апиц

– Где еврейский ублюдок, я спрашиваю?!! – взвизгнул он и с пеной у рта накинулся на Гефеля: – Отвечайте, вы!!!

– Здесь нет никакого ребенка.

Клуттиг взглядом призвал на помощь Райнебота; от злости слова застревали у него в глотке.

Райнебот неторопливо подошел к Кропинскому, притянул его за куртку и почти дружелюбно спросил:

– Говори, поляк, где ребенок?

Кропинский энергично замотал головой:

– Я не знать…

Райнебот размахнулся. Искусный боксерский удар пришелся точно в подбородок Кропинскому. Удар был настолько сильным, что Кропинский отлетел к шеренге. Товарищи подхватили его. Изо рта у поляка потекла алая струйка.

Райнебот опять схватил Кропинского за грудки и повторил удар. Кропинский осел мешком. Райнебот сунул палец за борт кителя.

Своими ударами он подал Клуттигу сигнал, и тот принялся исступленно молотить кулаками по лицу Гефеля.

– Где еврейский ублюдок? – визжал эсэсовец. – Выкладывай!

Гефель прикрыл руками голову. Тогда Клуттиг с такой яростью пнул его сапогом в живот, что Гефель, вскрикнув, согнулся.

Пиппиг тяжело дышал. Он судорожно сжимал кулаки. «Продержаться, продержаться! – внушал он себе. – Они уже под Оппенгеймом! Осталось недолго. Продержаться, продержаться!..»

Внушал ли он эти мысли себе или двоим избитым? Он не знал, но чувствовал, словно его мысли обладали такой силой, что могли передаться им и поднять дух товарищей.

У Клуттига дрожала нижняя губа. Он оправил китель. Гефель с трудом выпрямился. Удар сапогом чуть не вышиб из него дух. Опустив голову, он хрипло дышал. Кропинский валялся без движения.

Райнебот лениво взглянул на свои часы.

– Даю вам всем минуту сроку. Кто скажет, где спрятан жиденок, получит награду.

Заключенные словно оцепенели. Пиппиг вслушивался в тишину. Неужели кто-нибудь заговорит? Он поискал глазами Розе. Тот стоял спиной к нему, но Пиппиг заметил, что у Розе дрожат руки.

После бесконечно долгих тридцати секунд Райнебот снова взглянул на часы. Внешне он казался беззаботным, но на самом деле напряженно думал. «Нагнать на болванов страху, – решил он, – и они размякнут».

– Еще тридцать секунд, – любезно сообщил он, – и мы заберем этих двух… к Мандрилу… –    Он сделал выразительную паузу и растянул губы в коварной усмешке. – Если с ними там что-нибудь случится, это будет на вашей совести.

Избегая смотреть на заключенных, он уставился на часы, словно спортивный судья на старте.

Взгляд Клуттига блуждал по лицам. Обе шеренги стояли неподвижно, будто отлитые из металла. Пиппига пробирала дрожь. Не взять ли все на себя? Выйти вперед и сказать: «Я спрятал ребенка, я один…»

Минута истекла. Райнебот опустил руку с часами. Пиппига словно толкнули в спину: «Ну выходи!» Но он не тронулся с места.

Райнебот носком сапога ткнул Кропинского в бок.

– Встать!

«Ну давай, выходи же!» – Пиппигу в самом деле показалось, что он двинулся вперед, невесомый, как во сне. Кропинский, шатаясь, поднялся и от пинка Райнебота отлетел к двери. Не страх и не трусость удерживали Пиппига. Остановившимися глазами смотрел он вслед Гефелю, когда тот пошел к двери…

Заключенные еще долго стояли, парализованные происшедшим, пока Розе, потрясая кулаками, не завопил истошным голосом:

– Я больше не могу!

Тогда наконец ряды ожили, и Пиппиг очнулся от оцепенения. Он протолкался к Розе, схватил его за куртку и пригрозил кулаком:

– Заткнись!

Цвайлинг выжидал, пока все окончится, и лишь тогда появился на складе. Он искоса поглядывал на заключенных. Одни сидели в канцелярии, ничего не делая, другие стояли у длинного стола. При появлении шарфюрера они зашевелились, делая вид, что работают.

Цвайлинг, стараясь не замечать угнетенного состояния заключенных, направился было в свой кабинет. У него вдруг появилось неприятное чувство. Неужели они догадались, что записку подбросил он? Цвайлинг нерешительно остановился и скривил лицо, изображая улыбку.

– Что это у вас такие глупые рожи? Где Гефель?

Стоявший у стола Пиппиг сосредоточенно развязывал мешок с одеждой.

– В карцере, – мрачно ответил он, не глядя на Цвайлинга.

– Он что-нибудь натворил? – Цвайлинг облизнул нижнюю губу.

Пиппиг не ответил, молчали и другие, и это отбило у Цвайлинга охоту продолжать расспросы. Не говоря ни слова, он ушел в кабинет, провожаемый подозрительными взглядами заключенных. Пиппиг сквозь зубы выругался ему вслед. Цвайлинг бросил на стул коричневое кожаное пальто и задумался. Неприятное чувство не исчезало. Все говорило о том, что заключенные его подозревают. Он угрюмо смотрел в одну точку. Лучше держать себя ровно, делать вид, будто ничего не знаешь.

Он позвал Пиппига.

– Расскажите-ка, что тут стряслось?

Пиппиг ответил не сразу.

В эту минуту, когда речь зашла о судьбе двух его любимых товарищей, у Пиппига возникло неодолимое желание дать волю своим самым глубоким чувствам; он питал обманчивую надежду, что ему удастся смягчить сердце того, кто сидит сейчас перед ним, прощупывая его взглядом. Что более высокое и благородное мог доверить Пиппиг эсэсовцу, чем свое вечно попираемое человеческое «я», заточенное в полосатую серо-синюю одежду, как в клетку? Стремление заговорить по-человечески было так сильно, что сердце уже готово было размягчиться, и на какой-то миг Пиппиг поверил, что это осуществимо. Мысли уже начали складываться в слова. Но вдруг, будто прозрев, он увидел всю подлость и коварство, написанные на лице Цвайлинга, и сдержал свой порыв.

Если его полосатая одежда была клеткой, в которой был заточен человек, то за серой формой эсэсовца, как за непробиваемой броней, притаился враг, хитрый, трусливый и опасный, как дикая кошка в джунглях.

Перед Пиппигом сидел доносчик, достаточно хладнокровный, чтобы использовать предложенное ему в минуту слабости человеческое доверие, а потом его растоптать, если это будет выгодно.

Пиппигу стало стыдно, что он чуть не поддался зову сердца.

– Ну рассказывайте же!.. – услышал он голос Цвайлинга.

Пиппиг был теперь холоден и спокоен.

– Что же могло стрястись? Гефеля и Кропинского из-за ребенка погнали в карцер.

Цвайлинг заморгал.

– Выходит, кто-то донес.

– Так точно, гауптшарфюрер, – быстро ответил Пиппиг, – кто-то донес.

– Значит, среди вас есть подлец? – помедлив, сказал Цвайлинг.

– Так точно, гауптшарфюрер, среди нас есть подлец!

С каким ударением произнес он это слово!

– И они, наверно… взяли… это самое с собой?

– Нет, гауптшарфюрер!

– Где же оно?

– Не знаю.

Цвайлинг явно был озадачен.

– Как же так? Вчера вечером оно еще было здесь.

– Не знаю.

Цвайлинг вскочил.

– Я сам его видел!

Теперь он себя выдал. То, что Пиппиг до сих пор только подозревал, превратилось в уверенность: доносчиком был Цвайлинг и никто иной!

Цвайлинг уставился в непроницаемое лицо Пиппига. И вдруг заорал:

– Пусть все построятся, вся команда! Мы найдем этого подлого пса! – Но в тот же миг передумал. Одним прыжком подскочив