Голые среди волков - Бруно Апиц

– Слава богу! – вздохнул Пиппиг. – Вот уж действительно роды с наложением щипцов!

Малютка дрожал всем телом, его крохотная душа испытала сильное потрясение. Кропинский гладил и утешал мальчика, а тот, всхлипывая, прижимался к нему. Наконец ребенок настолько успокоился, что можно было начать опасный путь через лагерь. Они снова посадили мальчика в мешок и прибрали сор у дверцы. Гефель вытянул веревку наверх. Пиппиг с Кропинским посовещались. Кропинский вызвался пойти вперед на разведку. Если он в пределах двадцати метров не заметит ничего подозрительного, то вернется за Пиппигом. Они выползли из подвала на воздух. К счастью, дождь полил сильнее. Оба сверлили глазами мрак.

– Давай, Мариан!

Кропинский ушел, а Пиппиг остался в темном приямке. Кропинский прошелся мимо ближайших бараков. Кое-где в тамбурах стояли заключенные и курили. Кропинский прислушался. Его тончайший слух далеко проникал в тишину. Он безошибочно отличал шаги эсэсовца от шагов заключенного: первый – в тяжелых, прочных сапогах – шагал уверенно, со скрипом, шаги второго – в неудобных деревянных колодках, да еще в такой мерзкий дождь – стучали гулко и торопливо. Поблизости никого не было. Кропинский быстро вернулся за Пиппигом. Вместе они дошли до того места, где только что стоял Кропинский. Здесь, в тени барака, Пиппиг остановился, а Кропинский продвинулся еще на двадцать метров. Словно лоцман, вел он Пиппига мимо бараков, пока они не добрались до Малого лагеря. Последний участок пути был самым опасным. Теперь, выйдя из-под прикрытия бараков, надо было пройти значительный участок по широкой дороге, которая вела к лазарету. По ней брели в амбулаторию заключенные; правда, из-за дождя их было меньше, чем обычно. Спрятавшись за последним бараком, друзья смотрели на дорогу. Лишь одиночные фигуры появлялись в поле зрения – признак, что скоро прозвучит отбой. Заключенные шли, натянув от дождя на голову тонкое полосатое пальто или прикрывшись куском мешковины.

– Ну как, Мариан? – спросил Пиппиг.

– Будем пытать счастье, – ответил поляк.

– Пошли за теми тремя. Давай!

И Пиппиг выскочил на дорогу, Кропинский – за ним. Они держались вплотную к троим заключенным, направлявшимся в лазарет. Двое из них шли, закутавшись с головой. Через несколько шагов Кропинский схватил Пиппига за руку.

– Эсэс!

И в самом деле, навстречу им шагали два шарфюрера. Пиппиг испугался не меньше Кропинского, но его лагерная находчивость мгновенно сработала. Не успели эсэсовцы приблизиться, как Пиппиг поднял мешок на плечо, а свисающий конец его набросил себе на голову. Он почувствовал, как тельце ребенка прижалось к нему, а ручонки искали в мешке, за что уцепиться. С видом закутавшегося от дождя человека, прячась за спинами трех заключенных, Пиппиг ловко проскользнул мимо эсэсовцев. Те, ничего не заметив, продолжали с ожесточением топать по мокрой дороге.

Наконец друзья свернули в Малый лагерь, за колючей проволокой которого они будут в безопасности. Сюда эсэсовцы никогда не заходили. В нос ударил отвратительный запах, когда они вступили в шестьдесят первый блок – мрачное здание бывшей конюшни, без окон, слабо освещенное внутри двумя-тремя лампочками. Весь пол был устлан соломенными тюфяками. Цидковскому и его помощникам приходилось хозяйничать в этой тесноте, используя каждый уголок для размещения больных. Умирающие лежали на тюфяках. Покойника проще было поднять с пола, чем вытаскивать с трехъярусных нар, установленных вдоль стен. Рациональный подход требовал, чтобы на нары укладывали пациентов с «легкими» недугами. Однако распределение соломенных тюфяков не было продумано. «Легкие» пациенты, несомненно, больше нуждались в тюфяках, чем умирающие, которым все равно уже ничто не могло помочь. Тем не менее последние, все без исключения, лежали на «мягком». Тут решал не расчет, а простое чувство человечности. Поэтому более легкие больные лежали на голых досках, укрытые лишь драным одеялом или поношенным «зебровым» пальто.

Безмолвно и неподвижно лежали и «легкие» больные, и умирающие, на чьи черты смерть уже поспешила наложить свою печать; о том, что они еще живы, можно было судить лишь по младенческому хныканью или по хриплому дыханию.

Пиппиг и Кропинский торопливо пробирались по узкому проходу между тюфяками. Навстречу им вышел поляк-санитар. Оба приятеля вместе с ним скрылись за перегородкой. Цидковский был предупрежден об их приходе. Он помог Пиппигу вытащить малыша из мешка, по-отечески взял его на руки и посадил на топчан. Санитары стояли вокруг малыша и улыбались. Мальчик, еще не пришедший в себя от переживаний, боязливо озирался на незнакомых людей. Он хныкал и тянулся ручонками к Кропинскому.

Пиппиг торопил. Он должен был до отбоя поставить в известность старосту своего блока, что Гефель переночует на вещевом складе. Они попрощались.

Выйдя из Малого лагеря, Кропинский глубоко вздохнул:

– Я никак не забыть два шарфюрер. Что, если они спросить, что там в мешке? Ох, ох!..

Он все еще не мог прийти в себя от пережитого страха, и Пиппиг успокаивающе похлопал его по спине:

– Не бойся, Мариан, милостивый боже не покинет в беде вольнодумца!

Шюпп выполнял поручение Кремера. Такая возможность появилась, когда электрика вызвали в войсковые гаражи, чтобы починить радиоприемник унтершарфюреру Брауэру, надзиравшему за гаражами.

– Воспользуйся случаем и послушай, – сказал Кремер, имея в виду передачи иностранных станций. После сдачи Ремагена фронтовые сводки гитлеровцев стали очень туманными.

Брауэр был в комнате не один, когда Шюпп, открыв дверь, доложил:

– Лагерный электрик просит разрешения войти!

Тут же сидел роттенфюрер Майзгайер, деливший с Брауэром обязанности по надзору.

– Входи, входи, радиот! – заорал Брауэр, явно находившийся в отменном настроении. – Чтобы через пять минут эта рухлядь была в порядке. Не то выверну тебе все пальцы, один за другим.

Шюпп сразу заметил, что оба подвыпивши. Тощий, прыщавый роттенфюрер в фуражке набекрень сидел перед испорченным приемником и тщетно пытался извлечь из него какие-нибудь звуки. Высоким, сдавленным голосом он тоже закричал на Шюппа:

– Тут в лампе какая-то дрянь. Давай-ка выковыри ее. А не сумеешь, так я тебе вдобавок и шею сверну, тварь вонючая!

Грубый тон эсэсовцев не вывел Шюппа из равновесия. Он поставил на пол ящик с инструментами и бесстрашно возразил:

– Шею вы мне лучше оставьте. Кто же вам тогда приведет этого брехуна в порядок? А то вы любите сворачивать ручки настройки.

– Сворачивать ручки! – прохрипел, развеселившись, Майзгайер и презрительно крутнул волноискатель. Такое обращение с приемником возмутило Шюппа как специалиста.

– Это никуда не годится! – упрекнул он эсэсовца.

Он мог позволить себе подобный вольный тон, зная, что эсэсовцам не обойтись без электрика. Оба болвана расхохотались, а Брауэр, сидевший за столом, подошел, шатаясь, к приемнику и с ухмылкой посмотрел на Шюппа.

Неожиданно физиономия эсэсовца перекосилась. С удивлением тыча пальцем в