Пассажиры империала - Луи Арагон

— Тише, тише, Ганимед, — сказала дама. — Этот молодой человек мой друг. Позвольте представить вам, мой юный друг, Ганимеда. Но помните, что нельзя также дичиться дам. Разве они вам внушают страх?

Какая муха укусила Паскаля? Ему вдруг захотелось показать незнакомке, что на свете не всё так просто, как она думает, и слова, которыми он ответил ей, были по меньшей мере странными, — он даже покраснел.

— А что мне бояться женщин? — выпалил он. — Я ведь осенний ребёнок.

Дама с зелёными глазами даже засмеялась от удивления и выпустила плечо Паскаля.

— Смотрите-ка! Осенний ребёнок? Вот мы как разговариваем! Зубки-то у нас, оказывается, острые, как у волчонка.

Нахалка! Смотрит ему прямо в глаза и ещё улыбается. Он выдержал этот дерзкий взгляд, потому что ему некуда было деваться, да и слова, которые вырвались у него, налагали на него известные обязательства. Он чувствовал, что ему надо сейчас же ответить, сказать что угодно, только бы не сдрейфить. И он отчеканил:

— Это чтобы лучше укусить вас, мадам.

— Нет, вы подумайте!

Неожиданную реплику Паскалю подсказали воспоминания о Красной шапочке. Ведь он невольно думал о девочке с красным бантом, которую видел в сторонке краешком глаза. Но лишь только у него вырвались эти слова, он догадался, что дама поняла их совсем иначе, и покраснел как рак. Ему всё же удалось поклониться, и он бегом бросился прочь, наступив по дороге на белую кружевную оборку зонтика, — мысль об этом мучила его, как угрызения совести, когда он прибежал на кухню.

Что же это он натворил! Разве так можно? Ну и что ж! Очень даже хорошо, если она рассердилась, так ей и надо, лионской барыне!

Но раз дал себе клятву — исполняй её! Весь день Паскаль провёл в парке, в самых недоступных, потаённых уголках, ничего не делал, только мечтал да держался настороже, поглядывая, чтобы его не настигли захватчики. Клятва имела двойное действие — обрекала его на одиночество и на мысли о той неведомой женщине, которой он посвятил слово, вырезанное на стволе ясеня. Он ещё не знает, кто она, но надо набраться терпения. Пусть течёт время, пусть спадёт жара. В воздухе стоит неумолчное стрекотание кузнечиков, так что и думать ни о чём не хочется. Главное, не надо искать встречи с Рамбером и остальными. Это было бы уж слишком. Играть? Нет. Пусть идёт время, плотное, как земля. Ждать в чудовищном одиночестве, прячась в тени, пока солнце совершает свой путь по небу и раскаляет землю, ждать среди цветов, бабочек, кузнечиков. Но разве мало у него дела? Надо же нарисовать в воображении ту женщину, которой посвящена надпись на ясене. Кто она? По меньшей мере принцесса. Девушка в длинном платье, с обнажёнными руками, с невысокой грудью. Паскаль задаётся вопросом: следует ли думать о её груди? Может быть, это кощунство, но стоит ему подумать — вот так, по-особенному, — о женщине, о девушке, он тотчас же начинает мечтать о её груди. Может, он испорченный? Но что поделаешь…

Не раз ему вспоминалась девочка, которую он увидел около кустов олеандра, — Красная шапочка, как он её прозвал. Он плохо её разглядел. Есть ли уже у неё девичья грудь, у этой длинноногой в чёрных чулках? С Красной шапочкой нечего стесняться, она не может быть его великой любовью, не для неё он вырезал заветное слово на ясене. А как странно загар лёг пятнами на её бледные щёки… Паскаль чувствовал некоторое презрение к ней при этой мысли.

Нет, надо вытянуться на самом солнцепёке, чтобы поскорее сделаться похожим на настоящего мужчину, пусть его кожа загорит и позабудет город, школу, латынь, керосиновые лампы.

За обедом дед, как всегда, задавал всякие смущающие вопросы: что делал, где был, с кем играл? Паскаль давал уклончивые ответы. Впрочем, положение облегчала Жанна: мелет, мелет языком, настоящая мельница. От волнения она ёрзает на стуле, задыхается, то и дело глотает слюну.

Ну, конечно, так я и думал: глупая Жанна уже подружилась «с этими людьми». Ей-то что, она ведь не давала себе клятвы. Теперь она увлечена своими новыми знакомыми, говорит только об Ивонне, о Сюзанне, о том, что мама Сюзанны угощала её конфетами. Тьфу, вот гадость! Девчонок живо подкупишь липкими леденцами. И вовсе даже угощала не леденцами, а карамельками с фруктовой начинкой, вкусные конфеты, в бумажках. И хрустят!

— Ты видел мадам Пейерон и девочек? — спросил у Паскаля дед.

Может, дама всё рассказала дяде? Если б знать, что они не разговаривали, можно бы, конечно, соврать. Но кто их знает!..

— Видел мельком, — ответил он небрежно.

— Мадам Пейерон говорит, что Паскаль — маленький мужчина, — с важностью сообщала Жанна, — а Ивонна говорит, что он просто мальчик…

Ну и Жанна! Вот дура! Всегда сплетничает.

Как странно ложиться при свечах, когда потеряешь к этому привычку. Все пальцы себе закапаешь воском. Кровать очень высокая и сделана из какого-то красивого дерева с извилистыми прожилками. — они напоминают длинные-длинные волнистые волосы. Зарываешься головой в пуховые подушки. Никогда, никогда мне не уснуть… В окно вливается горная прохлада.

На следующий день была суббота. Лишь только Паскаль встал и кое-как умылся (разве умоешься как следует, когда воду ставят в малюсеньких фаянсовых кувшинах с синим узором?), он тотчас побежал на кухню. Марта давно уже там — готовит сладкий пирог, раскатывает тесто, а в медном помятом тазу у неё начищенная малина, целый таз малины.

— Марта, — сказал Паскаль, — я хочу принять ванну…

— В такую рань? Ты что, с ума сошёл, Милунчик? Разбудишь графа.

Правда, только ещё семь часов утра, а насос качает воду с дьявольским шумом. Ну что ж, придётся подождать. Как хорошо утром на террасе, когда вся она ещё в тени. По пятам за молодым хозяином повсюду ходит сенбернар Феррагюс, большущий белый пёс с чёрными подпалинами. Паскаль чувствует себя как дома в той рощице, где кедры устилают землю своими иголками и где стоит развалившаяся хижина его прабабки…

— Крёстный уже звонил? Восемь часов.

— Да, граф звонил, велел подать ему завтрак.

Прекрасно, значит можно готовить себе ванну. Паскаль качает рукоятку насоса. Вода идёт плохо, чуть-чуть плюётся. Он уже позабыл, как надо накачивать. Ах да, вот как!

— Милунчик! — говорит Марта, — ты бы лучше убрал сперва из ванны, что там лежит.

— Ладно, пойду уберу.

Так вот почему старухе кухарке жаль стало, что Паскаль зря надрывается: она вчера сложила в ванну запас картошки. Теперь ведь повернуться негде из-за этих дачников, везде они лезут.

— Пойдём, Марта, уберём вместе…

Но, оказывается, Марте некогда, надо подать