Вы – несчастная любовь фюрера - Жан-Ноэль Оренго

Он слушает ее со всей симпатией, на какую способен, и вспоминает, как она плакала весной 1943 года. Тогда она призналась ему в том, чем обычно делятся с подругами, но не с мужчинами, разве что с гомосексуалистами, то есть с не опасными для женщин мужчинами. Странно, когда такое поверяют министру вооружения и военного производства Третьего рейха, но так уж это описано, а в неправдоподобных деталях таится огромное очарование, даже если речь идет о мемуарах и автобиографиях.

Итак, она тогда плакала: фюрер объяснил ей, что больше не может ее удовлетворять. Он как мужчина не в состоянии отвечать на ее женские желания, ему очень жаль, бремя задач главнокомандующего слишком велико, его постоянно преследуют заботы и усталость, поэтому он просит ее найти себе кого-нибудь другого. Худшим как раз и была эта просьба утолить свои женские потребности с другим мужчиной. Она долго плакала и отвергла это непристойное предложение своего фюрера. Она также узнала жуткие вещи о том, что творится в Верхней Силезии и других местах, а также о судьбе некоторых лиц, которых она ни разу не назвала евреями, и от всего этого чувствовала отвратительный страх. Она об этом не думала, отправляясь кататься на лыжах или во время отлучек фюрера невинно танцуя с молодыми офицерами, не догадывающимися, кто она такая. Прошли годы, она успокоилась и радуется тому, что находится здесь, в бункере мужчины ее жизни.

Они расстаются около трех часов утра. Министр окончательно прощается с подземным миром, до которого снаружи больше не доносится ничего, кроме слухов и известий о предательстве. Геринг и Гиммлер совершили предательство, претендуя на власть, так как считали, что вождь уже умер в Берлине. Однако он все еще жив, еще остаются часы до его отмщения и будущего самоубийства.

Министр не покончит с собой вместе с ним и с некоторыми – очень малочисленными – членами ближнего круга, решившими разделить судьбу с вождем. Он мог бы это сделать, ему нравится представлять себе какие-то вещи, зная, что это никогда не случится. Так, он всегда был уверен, что со стороны вождя ему ничего не грозит. Позднее он вспомнит идею сбежать на борту самой современной подводной лодки на секретную базу в Гренландии, где он мог бы писать свои «Воспоминания», кататься на лыжах в хрустальном мире на фоне северного сияния и ждать, пока все утрясется. Следует признать, что в конце 1960-х циркулировали мистические и пугающие слухи о выживших нацистах, прячущихся на тайных военных базах во льдах. Такие идеи были довольно распространенными и казались занимательными.

46

«О, вы уходите? Ладно. До свиданья».

Гитлер и Шпеер спокойно, без эмоций пожимают друг другу руки. В этот момент министр не чувствует к этому человеку ничего, разве что желание раз и навсегда сбежать от него. Он ощутил облегчение, и придя сюда, и уходя отсюда.

Они не склонились, словно дети или призраки, над макетами большого Берлина, который вождь решил переименовать в Германию в июне 1942 года, как раз тогда, когда начались первые английские бомбардировки, вершащие небесную кару. Уже давно эти макеты убрали и спрятали подальше. В рейхсканцелярии по-прежнему хранились только макеты зданий для Линца, выполненные соперником Шпеера Германом Гислером. Все последние месяцы вождь часто знакомил с ними своих гостей в подвалах, где они стояли, и нахваливал Гислера. Ненависть министра к этому типу никуда не делась, но в данный момент его заботила только необходимость покинуть Берлин, пока не поздно. И речи быть не могло о том, чтобы попасть в руки русских. Его цель, как и у большинства членов ближнего круга, сбежавших от наступления советских войск, – сдаться на лучших из возможных условий американцам или англичанам.

47

Вот вам историческая и географическая прописная истина: мы проживаем события одновременно, но проживаем их в зависимости от нашего положения на земном шаре, а наша точка зрения связана с пространственно-временными рамками. Это до некоторой степени популяризация теории относительности Альберта Эйнштейна, немца, человека без гражданства, потом швейцарца и австрийца, швейцарца и американца, чья жизнь соответствовала его теориям и была наполнена неожиданными поворотами, которые неминуемо приходят на ум в связи со скитаниями, начавшимися в 1933 году, когда корабль с пассажирами – вынужденными изгнанниками – исчез за горизонтом.

А еще это популяризация идеи, послужившей краеугольным камнем известных романов первой половины ХХ века, персонажи которых одновременно проживают одни и те же проявления повседневной жизни города – городской шум в Дублине, звон колокола в Лондоне – сквозь призму своих блужданий. Эти романы называются «Улисс» и «Миссис Дэллоуэй» и написаны Джеймсом Джойсом и Вирджинией Вулф в то время, когда вождь был связным штаба полка на Западном фронте или организатором путча в Мюнхене, а архитектор – ребенком из знатной буржуазной семьи в Мангейме и ухаживал за девушкой по имени Маргрет.

Это прописная истина, популяризация, вульгарная картинка, воображаемая зарисовка, у которой нет ничего общего с хорошим или дурным вкусом, и она выглядит сверкающей, космополитичной, принадлежит всем эпохам и лишена пространственно-временных границ и гражданства, как Альберт Эйнштейн. Она скользит по нациям и объединяет их все под эгидой одновременного опыта лучшего и худшего; оценка зависит от точки зрения и ситуации.

В ночь с 9 на 10 ноября 1938 года воображаемое совпадение свело двоих: архитектора на вершине власти, рассматривающего из своего красивого «мерседеса» обгоревшие руины берлинской синагоги, и неизвестного гражданина Германии иудейского вероисповедования, убитого в ходе Хрустальной ночи. Подобная относительность, банальный образ одновременности, созданный фантазией эпизод должен был их объединить, ведь это своего рода проявление братских уз, некое единение, некая очевидность, поскольку все случается в одних и тех же исторических и географических рамках. Сильный и слабый должны были встретиться, но этого не произошло, да и не могло произойти. Мощные братские и сестринские узы Улисса и миссис Дэллоуэй не срабатывают. Люди читают их истории – если вообще хотят читать, – но не проникаются ими, границы между ними непроницаемы, разве что их сносят танки, хотя это потрясающие романы, написанные в тяжелые времена; такая себе симметрия или странная асимметрия, без цели или смысла.

Общество пребывает в кризисе, литература чувствует себя хорошо; общество в кризисе, литература больна; общество чувствует себя хорошо, литература в кризисе; или общество чувствует себя хорошо и литература тоже. Такая вот комбинаторика, пригодная для