Вы – несчастная любовь фюрера - Жан-Ноэль Оренго

пришел в конце вечера. Военные чувствуют себя с ним неловко и забывают даже об элементарных формулах вежливости, положенных ему по рангу. Отныне приветствовать его означает сделать шаг к компромиссу. Такое ему уже знакомо. Это не первая его потенциальная опала.

Вождь принимает его и тут же осыпает упреками. Ему известно, что министр отказался выполнить приказ об уничтожении всей немецкой инфраструктуры при продвижении советской, американской и английской армий. Не стал следовать регулярно поступающим указаниям о тактике выжженной земли, реализуемой посредством «взрывов, поджогов и разрушения». Борман сообщил вождю, что министр предал его. На этот раз вождь говорит тем самым тихим и спокойным голосом, который появляется у него в худшие моменты. Таким голосом он может приговорить вас к расстрелу или, что еще страшнее, отправить в концентрационный лагерь.

Примерно тем же голосом он заговорил о немецком народе и вообще о стране в первые часы 19 марта. Он тогда принимал министра после заседания Генерального штаба, чтобы подарить ему свою фотографию с посвящением, написанным трясущейся рукой, что типично для его заболевания: некоторые его конечности дрожат, потому что он их больше не контролирует. Его министру как раз исполнилось сорок лет, и слова, которые было трудно понять, произносились медленно и пока еще звучали теплее, чем обычно. В первые минуты министр смутился. Он решил передать фюреру один из своих нескончаемых меморандумов, в котором в полном отчаянии пытался убедить его отказаться от тактики выжженной земли. Даже не читая, вождь все понял и напрягся. А перед самым уходом министра заявил, что, «если война проиграна, немецкий народ тоже погиб. Бесполезно заботиться о сохранении элементарных условий, необходимых для выживания народа. Напротив, разрушить все даже предпочтительно. Потому что этот народ показал себя слабым и будущее принадлежит исключительно восточному народу, который проявил самую большую силу. Те, кто останется после этой битвы, слабаки, поскольку лучшие погибли».

«Гитлер преступник», заявил министр одному из своих сотрудников сразу после этой встречи. Сотрудник тогда пребывал в полудреме в квартире министерства вооружения, где они оба жили. Министр объявился в пять утра, с грохотом уселся на стул и уставился в стену, сгорбив высокую фигуру; его лицо было помечено бессонницей и тоскливыми мыслями, от которых его взгляд ненадолго застыл. В своей униформе он напоминал одного из германских солдат, в беспорядке отступающих на всех фронтах. «Гитлер преступник». Накануне они проехали по западу Германии, по крайней мере, по той ее части, которая оставалась под немецким контролем. Посидели на пригорке, созерцая холмистый пейзаж, наполненный ароматами весны и типичный для живописи и поэзии немецких романтиков. «Почему он хочет превратить все это в пустыню?» – спросил министр сам себя, но вслух, обращаясь к помощнику, сказал: «Это невозможно. Я не позволю ему сделать это».

И он наращивал меры, препятствующие разрушению различных инфраструктур, в особенности заводов.

Борман узнал об этом. Он никогда не прекращал пополнять обвинительное заключение против Шпеера, особенно после 20 июля прошлого года. Министр тогда проводил день с Геббельсом, и они оба узнали о покушении части офицерского корпуса на фюрера. Они собирались идти на похороны отца Лени Рифеншталь, но отказались от своего намерения. Путч провалился, тысячи новых и старых, реальных и предполагаемых оппозиционеров были казнены, главным образом путем повешения на мясницкие крюки после искалечивших их допросов. Выполнявшие эту работу эсэсовцы были рады: приказ крушить важных шишек дал им передышку в бесконечном процессе убийства евреев, длящемся столько лет подряд. Имелись даже фотографии и фильм, снятый на месте убийств, омерзительные изображения, о которых министр знал, но смотреть на них отказывался. К несчастью, имя Шпеера вошло в список временного правительства, найденный в документах одного из заговорщиков.

Уже только из-за этого его следовало повесить на мясницком крюке. Но он все еще жив. Борман и другие замечают холодное отношение фюрера к нему, видят в этом предвестие его скорого окончательного падения, но он все еще жив, ведет себя все так же провокационно, не колеблясь, пишет фюреру бессмысленные меморандумы, в которых обсуждение профессиональных вопросов перемешано со странными и совершенно неуместными личными излияниями.

В последние месяцы он открыто отказывается подчиняться фюреру и после встречи 19 марта втайне даже представляет себе, что убьет его. В течение двух недель он придумывает, как отравит вождя газом, пустив его по вентиляционным трубам бункера, выходящим в сад канцелярии. В конце концов он от этой идеи отказывается – из-за недавних модификаций в системе вентиляции, делающих его план невыполнимым.

Еще одно признание из «Воспоминаний». Никто из его близких так никогда об этом и не узнал, даже после падения рейха. Отравить Гитлера газом. Похоже на типичную шутку ближнего круга, одну из этих «ироний судьбы», от которых они были в восторге.

Настала наша очередь придумывать развитие этой байки. Представим себе, что мы очутились в голове Шпеера примерно в 1967 году, когда он пишет о фантастическом проекте покушения. Он смеется. Развлекается. Он отравит газом своего вождя, хозяина, интеллектуального любовника. «Получай, мой фюрер, вот тебе порция газа для твоих легких! Ты так разочаровал меня своими неправильными решениями, приведшими к нашему поражению, мечтами о тысячелетнем рейхе, которые ты сам создал и сам же разрушил, старый безумец! Ты не оставляешь мне выбора. Я должен подняться вверх по склону, подняться социально и морально. Выжить может только сверхчеловек. Поэтому я отравлю газом тебя, того, кто убивал газом евреев. По крайней мере, я стану утверждать, что задумывался об этом. Даже ты посмеялся бы над моей идеей, узнай ты о ней во время бесконечных и незабываемых ночей в Берхтесгадене! Ты думаешь, мой фюрер, что читатели поймут скрытый смысл твоего отравления газом? Поймут, что я издеваюсь над ними, как мы всегда издевались над Чемберленом в Мюнхене?»

Настает последняя неделя марта, и он снова встречается с вождем, который тут же накидывается на него из-за неподчинения приказам о тотальном разрушении Германии в ответ на продвижение американцев, англичан и советских.

Они в кабинете одни, министр приветствует его словами «Хайль, мой фюрер!», а вождь не протягивает ему руку.

Его голос спокоен и тих, он опасен, министр прекрасно это знает, но это его не слишком беспокоит. Он утомлен, уверен в себе, убежден в том, что многим рискует – и ничем не рискует. Палитра эмоций поменялась, обогатилась негативными ценностями, но где-то в глубине еще живы старые чувства из прошлого, они-то и подсказывают ему, что он ничем не рискует, что он остается фаворитом вождя, фаворитом преступника, пигмалиона, отвратительного