Вы – несчастная любовь фюрера - Жан-Ноэль Оренго

года, когда рейхсфюрер вышел после встречи «с глазу на глаз» с Гитлером. Он тогда с грохотом уселся на стул и принялся жаловаться на судьбу, взывая к Господу Богу и говоря о бремени, которое тот водрузил на его плечи, но при этом ничего не уточняя.

На многих его приказах теперь стоит пометка «секретно». В рейхе секреты повсюду и нигде, получается, что никто ничего не знает и одновременно все знают всё. Знают, не зная, и не знают почти ничего, зная всё. Радость, восторг от того, что ты немец, боязнь оказаться недостаточно немцем, страх смерти на фронте или под ударами стратегических бомбардировщиков, ужас перед полицией, да просто страх, радость, стыд, возбуждение от того, что ты немец арийских корней, и яростная готовность убивать всех, кто таковым не является, злость, изнурение, боязнь поражения и последствий своих действий – все эти чувства перемешаны в эмоциональной гамме каждого или почти каждого в рейхе. Подозрения, слухи, секреты повсюду – от немцев до союзников. Упорно циркулируют недвусмысленные и туманные рассказы о том, что происходит в России и в Польше.

Иногда рейхсфюрер приглашает особо важных гостей посетить с особым визитом один из лагерей. Так министр вооружения смог побывать в лагере рядом с Линцем, построенном в деревнях Гузен и Маутхаузен. Здесь есть гранитные карьеры, где заключенные добывали камень еще в бытность Шпеера архитектором. Теперь они производят оружие. Визиты очищены от всех ужасных подробностей, чтобы не травмировать и не возмущать нежные глаза и уши VIP-персон зрелищем того, что там происходит на самом деле. Гостям не позволяют покидать специально проложенный для них маршрут.

6 октября 1943 года, Польша, Познань, почти в трехстах километрах к востоку от Берлина. Ежегодное собрание гауляйтеров. Министр вооружения выступает утром, обращаясь к ним как шеф тотальной войны. Он настаивает, повторяя снова и снова, на абсолютной необходимости тотальной войны, предполагающей полное подчинение его приказам, которые являются приказами фюрера, и безоговорочной мобилизации абсолютно всех средств на войну. Он подчеркивает, что исключений из этого правила больше нет. Некоторые гауляйтеры пренебрегали приказами и сохраняли в своих районах заводы по производству предметов массового потребления, предназначенных для немецких семей арийского происхождения, но теперь с этим должно быть покончено.

Некоторые гауляйтеры вели себя как туристы на тотальной войне, но теперь с этим должно быть покончено.

Пузатые и красномордые гауляйтеры недовольны сказанным, они чувствуют, что над ними нависла угроза концентрационного лагеря. Гауляйтеры, эти жирные сибариты, легко узнаваемые по своему виду, когда-то, в бытность стройного и высокого министра архитектором, вынудили его погрузить Нюрнберг во тьму, прорезаемую до самого неба лучами прожекторов. По окончании речи они начинают возмущаться. Мероприятием для гауляйтеров руководит Борман, ставший главой рейхсканцелярии национал-социалистической партии. Он произносит краткие комментарии между двумя выступлениями, и, когда министр хочет снова взять слово, чтобы успокоить недовольных, Борман уверенно делает ему знак, что это ни к чему. Поэтому министр бессильно наблюдает за вспышками гнева, которые он сам спровоцировал у этих толстобрюхих и краснорожих прожигателей жизни, отлично устроенных и накормленных. Борман счастлив, он сможет донести фюреру об их гневе.

В конце дня, на закрытии мероприятия, выступает рейхсфюрер СС Гиммлер. Известно, что он плохой оратор, настолько скучный, что аудитория впадает в дрему и гауляйтеры приготовились благостно поскучать в полусне, чтобы потом отправиться пьянствовать в знакомой компании.

Но на этот раз он собирается сказать нечто такое, чего до сих пор никогда не говорил. И он выкладывает это, обращаясь ко всем собравшимся в Познани – к гауляйтерам, функционерам режима и многочисленным членам министерских кабинетов – в общем, к большой толпе. Он предупреждает, что речь идет о евреях и сказанным здесь ни с кем не следует делиться. Он объясняет, что одно дело провозглашать, как они это делают на ужинах, что «евреи должны быть уничтожены», и совсем другое – в реальности уничтожить огромные массы людей, пусть даже и евреев. Ему-то это хорошо известно, потому что цель уже поставлена: начиная с сегодняшнего дня и до конца года вопрос присутствия евреев на завоеванных рейхом территориях будет окончательно или почти окончательно решен. Он уточняет, что это относится не только к евреям мужчинам, потому что он намерен ровно так же решить вопрос с еврейскими женщинами и детьми, чтобы они не мстили в будущем. Он комментирует: пришлось вынести ужасный вердикт о необходимости стереть этих людей с лица Земли, и для него самого и подчиненных ему эсэсовцев это стало самым тяжелым для исполнения приказом. Он ставит присутствующих в известность, что выполнение этой работы пока не нанесло ущерба рядовым исполнителям и их начальникам, хотя такая опасность остается значительной, поскольку «различие между тем, чтобы сделаться жестоким, бессердечным и не уважающим человеческую жизнь, и тем, чтобы стать мягче и поддаться слабости или депрессии, проходит по невероятно узкому маршруту, это путь между Сциллой и Харибдой». Он подчеркивает, что следует постоянно бороться с желанием многих немцев, включая товарищей по партии, спасти хорошего знакомого еврея. Он добавляет, что получил значительное количество прошений о спасении того или иного хорошего еврея. Объясняет, что это касается еврейских рабочих, которые, как считается, участвуют в работе на заводах на войну. Он приводит в пример Варшавское гетто, которое сохраняли слишком долго под тем предлогом, что в нем находятся трудящиеся, необходимые для военной промышленности. И вот недавно в гетто вспыхнуло восстание. Он уточняет, что этот упрек не относится к товарищу Шпееру и что они вдвоем, он сам и Шпеер, в ближайшие недели очистят гетто от этих так называемых трудящихся. В связи с вопросом физического уничтожения евреев он упоминает только Шпеера и не называет больше никого из членов ближнего круга. Он завершает речь словами, что теперь все присутствующие проинформированы, что они не должны разглашать услышанное и обязаны от имени немецкого народа взять на себя ответственность за выполнение этой задачи, причем не просто поддержать идею исчезновения евреев с лица Земли, но и реализовать ее, а потом унести эту тайну с собой в могилу.

40

Январь – февраль 1944

Секретарша министра слышит разговор за дверью. Она высоко ценит своего начальника, как, впрочем, и другие женщины, потому что он не опасен, с ним они ничем не рискуют. Он – холодный красавец, равнодушный к их личным проблемам и любовным увлечениям. Узнав о гибели их родителей под бомбами или мужей на фронте, он не проявляет особой эмпатии, но ведет себя с ними уважительно, благодарит