Почтовая открытка - Анна Берест

не отзываются на имена. Они слишком малы. Жандармы теряют терпение. К ним подходит мальчик и чуть слышным голосом произносит: «Дяденька, можно мне подуть в ваш свисток?» Тот не знает, что ответить, и спрашивает у начальника.

На следующее утро доктор Отвадь обнаруживает, что Ноэми и ее брат назначены к отправке следующим эшелоном. Их снова нужно спасать.

Аделаида полагается на немецкого коменданта. Он ее последняя надежда. Комендант приезжает в лагерь в дни отправки партии заключенных, чтобы проконтролировать организацию этапа. Французы его слушаются.

Как только прибывает комендант, доктор Отвадь объясняет ему, какой досадной потерей для организации всей работы в лагере станет исчезновение ее санитарки.

— А почему?

— Потому что у неё нет детей.

— Не вижу связи.

— Осмотрите детский барак, и вы поймете, что ни одна мать не вынесет такой работы. Мне нужен человек, который будет сохранять спокойствие.

— Einverstanden, — отвечает немецкий комендант. — Я вычеркну ее из списка.

В тот день, второго августа 1942 года, стоит жара. В эшелоне должны отправить пятьдесят двух мужчин, девятьсот восемьдесят две женщины и сто восемь детей. Матери, которых высылают без детей, поднимают такой крик, что слышно до самой деревни Питивье. Десятилетия впустя школьники будут рассказывать о том, как, играя на перемене на школьном дворе, они вдруг услышали женский крик. Посреди всеобщего хаоса громкоговорители каркают имена и фамилии Жака и Ноэми. Доктор Отваль в ярости, она бежит к немцу-коменданту, тот успокаивает ее. «Я не забыл о своем обещании, — говорит он. — Она не уедет. Ее просто обыщут вместе с остальными, а потом я прикажу вернуть ее обратно».

Женщин выстраивают в шеренги перед отправкой на плац за пределами лагеря, маленькие дети цепляются за все, что могут, жандармы отшвыривают их, пинают ногами. Один из тех, кто остался в живых, все же вспомнит потом, что кто-то из жандармов заплакал, увидев, как крошечные детские ручки тянутся сквозь колючую проволоку.

Громкоговорители повторяют, что позднее дети и родители воссоединятся.

Но матери не верят, женщины сбиваются роем, перебегают с места на место. Жандармы-французы не справляются. Толпа растет и устремляется к главным воротам, давит на них все сильнее, двери вот-вот подадутся. Но вдруг ворота широко распахиваются: перед толпой стоит немецкий грузовик.

Каждый солдат в грузовике держит автомат, направляя его прямо на женщин. Начальство в мегафон приказывает всем вернуться в бараки, чтобы избежать кровопролития. Кроме тех, кто вызван по списку, — им приказано выстроиться в шеренгу, сохраняя спокойствие.

Ноэми и Жак идут на плац, где проводится обыск. Их выстраивают в одну линию. Каждый должен выложить на стол ценные вещи и все имеющиеся деньги. Если женщина мешкает, серьги срывают прямо с ушей. Затем женщин подвергают гинекологическому и анальному осмотру, чтобы убедиться, что они не спрятали деньги. Идут часы. «Солнце сильно печет, на плаце нигде не укрыться», — пишет доктор Отваль. Ноэми все не возвращается, и Аделаиду охватывает тревога. Она не выдерживает и снова идет к коменданту:

— Вы обещали мне, они уже несколько часов как вышли из лагеря.

— Иду, — говорит он.

С того места, где стоит Ноэми, ей видно, как приходит немецкий комендант. Он что-то втолковывает французскому начальству. Потом указывает пальцем в ее сторону. Ноэми понимает, что мужчины говорят о ней, что Аделаиде удалось ее отстоять. Немецкий комендант идет сквозь строй прямо к ней. Сердце Ноэми бешено колотится.

— Это ты санитарка?

— Я, — отвечает она.

— Так, ты идешь со мной, — приказывает он.

Ноэми идет за ним вдоль шеренги. Потом замедляет шаг. Она пытается отыскать Жака.

— А мой брат? — спрашивает она коменданта. — Его тоже надо оставить.

— Насколько я знаю, он не работает в лазарете. Иди дальше.

Ноэми объясняет, что это невозможно, она должна быть вместе с братом. Комендант в досаде машет жандармам: возвращайте ее в строй. Теперь партия может двигаться к вокзалу. Звучит свисток. Надо трогаться с места. От плаца, взрывая тишину, взмывает к небу мужской голос:

— Frendz, mir zenen toyt! Друзья мои, мы все мертвы!

Глава 30

Семь часов вечера. Эшелон № 14, который потом назовут материнским, трогается с места и движется в сторону вокзала. В толпе, идущей по ту сторону колючей проволоки, Аделаида Отваль пытается разглядеть Ноэми, но безуспешно.

На станции Питивье брат и сестра видят ожидающий поезд — товарный состав с вагонами, изначально рассчитанными на перевозку восьми лошадей. Солдаты заталкивают мужчин и женщин внутрь и пересчитывают — до восьмидесяти человек на вагон. Одна женщина упирается, не хочет идти внутрь. Она получает удар в лицо, в результате — перелом челюсти.

Затем пленным говорят: «Если в пути хоть один из вас предпримет попытку бегства, весь вагон будет расстрелян».

Поезд продолжает стоять у платформы. Тысяча заключенных проводит всю ночь в ожидании отправки, без движения, скученные в вагонах. Не зная, что ждет впереди. Счастливы те, кто оказался у забранного решеткой окна и может хоть как-то дышать. Жака мутит от вони, он ослаблен дизентерией. На рассвете подается сигнал к отправлению. Поезд медленно трогается с места, и над вагонами взлетает мужской голос:

— Yit-gadal ve-yit-kadash shemay rabba, Be-al-ma dee vra chi-roo-tay ve-yam-lich mal-choo-tay… — Это начало поминальной молитвы «Кадиш дерабанан».

Одна из матерей в бешенстве кричит, затыкая уши дочери:

— Shtil im! Заставьте его замолчать!

Пытаясь как-то приободриться, молодежь перебирает профессии, которые им предложат в Германии.

— Ты же доктор — сможешь работать в больнице, — говорит Ноэми какая-то девочка.

— Но я еще не врач, — отвечает она.

— Не разговаривайте! — шикают на них взрослые. — Берегите слюну.

И они правы. Стоит августовский удушливый зной. Узники спрессованы, буквально друг на друге, у них нет воды. Люди протягивают руки наружу, просят пить — жандармы бьют прикладами, стараясь размозжить пальцы о стенки вагона.

Жак ложится ничком, прижимается лицом к дощатому полу и пытается втянуть немного воздуха через щель. Ноэми прикрывает его сверху, чтобы не затоптали. Солнце печет все сильнее, и кто-то начинает раздеваться — мужчины и женщины так и стоят полуголыми, в нижнем белье.

— Прямо как звери, — шепчет Жак.

— Нехорошо так говорить, — отвечает Ноэми.

Дорога занимает три дня, люди ходят в ведро, у всех на виду. После того как ведро переполняется, остается только угол с кучей соломы. Кто-то неотступно думает о том, как бы выброситься из поезда, но не выбрасывается, чтобы не погубить остальных. Ноэми старается держаться и вспоминает роман, оставшийся дома в ее комнате, — написано только начало, она мысленно переделывает его и придумывает продолжение.

Проходит три дня, и поезд, без единого свистка миновавший пятьдесят