Почтовая открытка - Анна Берест

скамейку, собрать все эти мелкие предметы — обувь, ланчбокс, перчатки на резиночке, которые просто созданы исчезать во всех углах. И еще обняла дочку и со всей силы прижала к груди, чтобы успокоить сердце.

«Да просто в школе не слишком любят евреев».

Пока мы возвращались домой, эта фраза плыла следом за нами по улицам, я ни в коем случае не хотела о ней говорить, я хотела забыть этот разговор, как будто его не было; я влезла в домашние тапочки и вместе с ними — в домашнюю рутину, я отбивалась от него как могла: купанием дочки, макарошками с маслом, сказкой про бурого медвежонка, чисткой зубов — всем ритуалом привычных дел, не оставляющих места для размышлений. Отстраниться. Вернуться в образ матери-скалы, нерушимой опоры.

Зайдя в комнату Клары, чтобы поцеловать ее на прощание, я знала, что надо спросить у нее: «Что произошло в школе?»

Но вместо этого я будто споткнулась обо что-то внутри себя.

— Спокойной ночи, птичка, — сказала я и выключила свет.

Но сон не шел. Я ворочалась в постели, мне было жарко, бедра горели, я открыла окно. Потом встала — все мышцы свело судорогой. Я включила лампу возле кровати — чувство тревоги не уходило. Словно к подножию кровати подтекала мутная вода из какой-то грязной лохани — будто жижа, мерзкая жижа войны, застоявшаяся в каких-то подземных дырах, поднялась из сточных канав и просочилась сквозь половицы паркета.

И вдруг перед моими глазами возникла картинка. Я увидела ее совершенно четко.

Фотография оперного театра Гарнье, сделанная на закате. Как вспышка.

С этого момента я целиком ушла в расследование. Я хотела во что бы то ни стало найти автора анонимной открытки, которую мама получила шестнадцать лет назад. Идея отыскать того, кто это затеял, не покидала меня, мне нужно было понять, зачем он так поступил. Почему открытка возникла и стала неотступно преследовать меня именно в этот момент моей жизни? Отправной точкой стало то, что произошло в школе с Кларой. Но со временем мне стало казаться, здесь сыграло роль и другое, не такое громкое событие. Приближалось мое сорокалетие.

Эта середина жизненного пути тоже объясняет мое упорное желание довести расследование до конца, — оно долгие месяцы неотступно преследовало меня днем и ночью. Я достигла возраста, когда неведомая сила толкает человека оглянуться назад, когда панорама прошлого кажется шире и таинственнее, чем то, что ждет впереди.

Глава 1

На следующее утро, отвезя дочь в школу, я позвонила Леле:

— Мама, помнишь ту анонимную открытку?

— Да, помню.

Она еще у тебя?

— Должна быть где-то в кабинете…

Я бы очень хотела на нее взглянуть.

Странное дело, Леля как будто не слишком удивилась — она не задала мне никаких вопросов, не спросила, почему я вдруг вспомнила ту давнюю историю.

— Если надо, она у меня дома. Заезжай.

— Сейчас?

— Когда угодно.

Я засомневалась: полно работы, нужно написать несколько страниц. Не вполне разумное решение, но я ответила:

— Выезжаю.

Я увидела, что у меня в портмоне осталось два билета на электричку. Но они были просрочены. С тех пор как родилась дочка, я ездила к родителям только на машине. Да и то лишь один-два раза в год, не чаще.

Выйдя на перрон станции Бурла-Рен, я вспомнила сотни, тысячи таких поездок из Парижа в пригород и обратно. В юности я каждую субботу ждала на этом самом месте электричку RER В. Ми нуты тянулись бесконечно долго, поезд все никак не приходил, чтобы увести меня в столицу, сулившую так много. Я всегда садилась на одно и то же место, в последней четверти вагона, у окна, лицом по направлению движения. Летом красно-синие кресла из кожзама липли к ногам. Запах металла и крутых яиц, столь характерный для RER В девяностых годов, казался мне ароматом свободы. С моих тринадцати до двадцати в этом поезде, увозившем меня прочь от пригорода, я испытывала такое счастье, что щеки пылали и сердце хмелело от скорости и гула локомотива. Двадцать лет спустя мне тоже не терпелось прибыть на место, но — в противоположном направлении. Мне хотелось, чтобы RER поскорее доставил меня к маме и я смогла увидеть открытку.

— Сколько же времени ты не выбиралась сюда, ко мне? — спросила мама, открывая дверь.

— Прости, мама, я как раз думала по дороге, что хорошо бы приезжать почаще. Отыскала открытку?

Не успела. Сейчас заварю чай.

Но я хотела увидеть открытку, а не выпить чаю. — Вечно ты торопишься, дочка, — сказала Леля, словно прочитав мои мысли. — Но знаешь, в конце дня солнце садится для всех одновременно. Ты обсудила с Кларой то, что случилось в школе? — Она поставила на огонь чайник и открыла банку с китайским копченым чаем.

— Нет, мама. Еще не обсуждали.

— Знаешь, это важно. Такое нельзя допускать, — сказала она, нашаривая сигарету в уже начатой пачке.

— Я обязательно поговорю с ней, мама. Может, поднимемся в кабинет и поищем?

Леля провела меня в свой кабинет, который с годами никак не менялся. Разве что добавилась фотография моей дочери, пришпиленная к стене, а так все было точно как прежде. Комоды уставлены теми же предметами и пепельницами, книжные шкафы забиты теми же книгами и коробками с архивом. Мама приступила к поискам, а я взяла со стола черную блестящую, как обсидиан, чернильницу со скошенными гранями. Она осталась с тех времен, когда мама у меня на глазах сама заправляла картриджи одной из первых печатных машинок с памятью, печатая свои статьи. Тогда мне было столько же, сколько теперь Кларе.

— Думаю, она здесь, — сказала Леля, открывая ящик стола.

Ее пальцы шарили в темноте, ощупывали корешки чековых книжек, счета за электричество, старые ежедневники и целое собрание использованных билетов в кино — бумажные наслоения, которые мы наращиваем при жизни, а потомки скрепя сердце выбрасывают, освобождая ящики после нас.

— А, попалась! — воскликнула мама, как в детстве, когда вытаскивала у меня занозу из пятки. — Леля протянула мне открытку и сказала: — Но что ты собираешься с ней делать?

— Хочу найти того, кто ее послал.

— Это для сценария?

— При чем тут… Нет… Просто хочу знать.

Мама выглядела удивленной.

— Но как ты возьмешься за дело?

— Ну, с твоей помощью, — сказала я и, подняв глаза, показала на книжный шкаф. Архив в кабинете Лели еще прибавил в объеме. — У меня предчувствие, что его имя наверняка скрывается где-то тут.

— Слушай, ты можешь оставить ее себе… но у меня особо нет времени