Дефект всемогущества - Фёдор Михайлович Шилов

– Знаете что? – Галя вдруг закричала. Внутри у неё сделалось горько. Сильнее обычной боли только боль внезапная (оттого и взвизгнешь, бывало, когда, например, молнией куртки подбородок прищемишь). А Галя от сестры удара под дых не ожидала. – Меня тоже всё задолбало! В этом доме я всегда была в статусе служанки! Мне надоело всех обслуживать, уговаривать, помогать, советовать, готовить, стирать, убирать! Плевала я и на этот дом, и на тебя, моя вконец оборзевшая сестрёнка! Ферму я и в другом месте устрою – участков в мире тьма-тьмущая! Пойдём, Миш, такси вызовем по дороге, в этом доме я ни секунды больше не останусь. Второй раз гонят, значит, так тому и быть! Третьего не допущу!

Галя ушла, хлопнув дверью ещё громче, чем Георгий. Миша вышел следом, не прощаясь.

– Они контейнеры забыли… Из-под салата… – Дима потёр лицо ладонями.

– Мне, кроме тебя, никто не нужен, – прошептала Света.

– Что? – после криков и шума Дима не расслышал шёпота.

– Я отрекаюсь от всех и всего – ради тебя, – громко сказала Света. – мне, кроме тебя, никто не нужен.

«Потому что ты – папочкин посланник», – добавила она мысленно.

– А… Да… – Дима смущённо кашлянул, он не привык к сантиментам. – Мне… тоже… кроме тебя…

Думается, ответ его был искренним.

ГЛАВА 18

Наблюдения за Светланой Аршиновой Ефимовой, 2018–2019 год

Странные и непонятные фокусы выделывает с человеком чувство вины.

Светлана зачищала круг общения ради Дмитрия. Она считала это актом искупления вины перед отцом. Чувство вины не оставляло её с самых похорон, проникало в неё всё глубже с каждым прожитым днём, то утихая, то возникая с новой силой. Избавившись от вещей отца – насколько это было возможно, – она стала корить себя за опрометчивый поступок. Теперь ей казалось, что одну из комнат деревенского дома необходимо было переделать в музей, посвящённый Евгению. Но вещей уже не вернуть, первозданную обстановку – тоже: так успокаивала себя Света, но вина не отпускала.

«Не звонила, не приходила, не навещала в больнице, не искала возможностей помочь… А последними словами, сказанными друг другу остались: ты мне больше не дочь, а ты мне больше не отец».

В пику чувству вины Света лелеяла в себе чувство ненависти к отцу. Звала его мысленно предателем, припоминала каждую сказанную фразу в выгодном негативном свете.

– Ты ведь будешь со мной всегда-всегда, правда, папочка?

И отец говорил:

– Да, всегда-всегда.

И обманул. Исчез, оставив её одну разбираться с домом, соседом, огородом и туалетом. Вот такой дефект всемогущества: мы сильны, пока за нашей спиной стоит ещё чья-то сила. И почему-то мы не приучены винить собственную слабость, но возлагаем большую ответственность на эту утраченную силу.

Когда в жизни Светы появился Дима – настоящий, а не телефонный, – в Светиной душе будто сошлось в одной точке несколько лучей. Мамочка хотела домик, значит, Света будет беречь его, папочка прислал взамен себя другого человека, который будет создавать для Светы привычные тепличные условия, значит, и она, Света, должна этого человека сберечь. Дмитрий Ефимов – это её, Светин, личный монастырь. Пока она с ним, она искупает вину. Она никуда его не отпустит, потому что неизвестно, что будет, если Дмитрий вдруг уйдёт к другой. Поэтому никаких «других» рядом быть не может. Они должны замкнуться друг на друге и жить вдвоём!

Света решительно позвонила Георгию.

– Больше никаких телефонных разговоров! Надеюсь, ты это понимаешь. И не подходи ко мне в деревне. Если случайно встретимся, проходи мимо, будто незнакомы.

– Ты остаёшься с… ним?

– Да.

– Но он пришёл, чтобы убить моего отца! – Георгию хотелось сказать именно это – от обиды, досады… Или он и впрямь считал Дмитрия убийцей, не успевшим завершить задуманное?

– Ты прекрасно знаешь, что Дима не убийца!

– Знаю… – Георгий тянул время, чтобы разговор продолжался, ему казалось, что ещё можно что-то вернуть, но с каждым Светиным словом в нём затухала не только надежда, но и сама любовь – многолетняя, глубокая и, казалось, неисчерпаемая. А вот, обмелела в секунду! К концу разговора Георгий и сам желал никогда больше не видеть Свету. Пусть живёт с убийцей! У Георгия не осталось сил любить и добиваться девушки, которая никогда не сумеет оценить всё, что он для неё сделает.

Света отдалила от себя и от Димы всех. Галя на общении не настаивала.

После сцены в деревне между сёстрами состоялся телефонный разговор, завершившийся Светиным выпадом:

– Ты говорила, что я ничего не умею и не могу. А вот появился в моей жизни любимый мужчина, ему я и готовлю, и стираю, и всё получается. Сама ты криворукая неумеха, поняла?

Друзья Дмитрия стали сторониться их дома. Он всё больше уделял внимания супруге и выглядел зомбированным. Если Света боролась с суеверным страхом, что будет, если Дима уйдёт, то сам Дима задавал себе вопрос: имеет ли он право оставить Свету, раз уж у него такая важная миссия – посланника от её отца? Он уверялся в этом всё сильнее. Они оба стали похожи на разъярённых тигров, охраняющих своё жилище даже от тех, кто не пытался в него проникнуть. Они защищали друг друга даже тогда, когда защита не требовалась. И стали казаться окружающим полоумными. Была ли между ними любовь? Если и была, то патологическая, нездоровая, построенная не на чистом и лёгком чувстве, а исключительно на чувстве вины, ответственности и страха.

Миша нередко говорил Гале:

– Знаешь, я их побаиваюсь. Я вот тебя тоже люблю, но совсем не так. Мне кажется, что любовь должна быть, как бы это сказать, фоновым чувством, а не основным. Нельзя её выпячивать, нельзя наделять абсолютными правами. Она должна жить, если хочешь, как домовой за печкой. Вроде и нет её, но постоянно где-то чувствуется её присутствие! А когда она сама печка – и жаром дышит, и пыхтит, и на глаза постоянно попадается – а как иначе, стоит же посреди избы! – тогда это мучительное чувство, надоедливое, тяжкое. А Свете будто хочется стоять в самом пекле, сгорать, мучиться… Наверное, всё-таки Дима этот не здоров, маньяк, не дай бог, Светка после встречи с ним другая какая-то стала, что-то он с ней выделывает.

– Светка сама не знает, какая она, – отвечала Галя, – даже самоё себя изучить ей лень, а потому и мечется, и мается, не знает, к какому берегу прибиться. День такая, день эдакая…

Те, кто раньше знал Диму как улыбчивого простодушного парня, теперь перешёптывались, посматривали косо и старались обходить стороной. Считали, что носит он