Трое из Жана-Парижа - Айгуль Клиновская

Айша почувствовала и немыслимое облегчение, что сокурсница благополучно вернулась, и неловкость за свою панику. Поэтому бочком скрылась в ангаре, чтобы не мешать брату с сестрой.

Спустя пару минут к ней заглянула Айганым.

– Идем, Думан на речку зовет. Он столько вкусного привез! Пикник устроим.

Тут же подняла руку, предвидя возражения, потому что успела уже изучить скромницу Айшу:

– Не обсуждается. С бригадиром Думан договорится. – И, оглянувшись, шепотом добавила: – Только не проболтайся, что я курю. Убьет.

11. Свобода пахнет яблоками

Однажды в СИЗО заключенный по прозвищу Чупос устроил акцию протеста. Его осудили на семь лет за изнасилование, и объявление голодовки он посчитал верным способом в борьбе с беззаконием. Надругался он действительно над кем-то или нет – история и сам Чупос об этом умалчивали.

Он задумал зашить себе рот и уговорил Зафара, бывшего когда-то на воле хирургом, провести операцию. Сказано – сделано. Прошло меньше недели – Чупоса отпустили. Скорее всего, и вправду не был виноват.

Турок Мехмет тоже проходил по сто первой статье. Вдохновившись тем, как красиво ушел Чупос, он решил шагнуть на проторенный путь. Бредовая идея обещала вылиться в мощную трагикомедию. Андрей с Рудиком Шпаком, корешем с малолетки, от нечего делать стали главными подстрекателями. Как два дьявола-искусителя, они внимали и поддакивали воодушевленному собственной отвагой турку.

– Зашей рот и заяви: «Я никого не шпилил, и я против войны в Ираке».

Мехмет, чувствуя подвох, недоверчиво вылуплял на них черные и блестящие, как две виноградины, глаза:

– А война здэс при чем?

Андрей красноречиво молчал, пытаясь побороть булькающий внутри смех. Длинноносый и кучерявый еврей Рудик, тот еще артист больших и малых сцен, разводил руками, вроде как сраженный недальновидностью собеседника.

– Если скажешь про Ирак, будет уже не обычная голодовка, а с политическим оттенком. Закрыть глаза не смогут, должны отреагировать. Возможно, – тут Рудик задирал к потолку костлявый палец, – на государственном уровне.

Мехмет сопел и по-лошадиному кивал в ответ, в глазах уже мерцали пожары на баррикадах. Когда он заявился к Зафару и потребовал: «Шей!», тот привычно достал иглу, одеколон и нитки.

С окровавленным, стянутым несколькими грубыми стежками ртом, борец за мир заколотил в дверь камеры. Та с лязгом распахнулась, Мехмет вскинул голову и шагнул навстречу свободе. Дверь за ним захлопнулась. Несколько человек, в том числе и Андрей, метнулись к кормушке и приклеили уши, надеясь не пропустить ни звука. СИЗО не мог похвастать изобилием событий, чтобы лишать себя такого спектакля. Снаружи коротко вспыхнул и погас шум, замешенный на мате и воплях.

Через пару минут дверь лязгнула снова и в камеру без всяких церемоний закинули Мехмета. Попытка упорядочить жестокий мир и обрести свободу провалилась. Минуя переговоры, ему дали пару раз в печень и разрезали нитки. Долго еще весь СИЗО потешался над незадачливым турком, который несколько недель глотал еду, распахивая пасть, как рыба.

Вот об этом неоднозначном факте биографии он и попросил молчать Андрея, когда встретил в колонии. Тот легко согласился в обмен на то, что Мехмет, назначенный бригадиром, отстанет от него с вязанием дурацких сеток.

Андрей искал себе занятие, сначала сунулся к тем, кто делал обувь. Ему предложили начать учиться, починяя старые башмаки. Это не вдохновило, попросту говоря, он побрезговал ковыряться в чьих-то вонючих коцах. Присмотрелся к ювелирам, работа, конечно, первоклассная, но слишком тонкая и требующая особого таланта. Поэтому Андрей остановился на изготовлении ножей.

Последние годы в колонии тянулись невыносимо медленно и заунывно. Если первое время Андрюха с осторожностью присматривался и принюхивался к новой действительности, как волчонок, то к концу срока все вокруг настолько опостылело, что хотелось вскарабкаться повыше и завыть в небо. Он мог мастерски сделать любой нож, от простого кнопочного до стилета, но и это уже не радовало. Раз в месяц по договоренности он отдавал один кнопочный нарядчику, чтобы не ходить на поверку. Тот тасовал в лотке карты заключенных и сортировал так, как было нужно всем заинтересованным сторонам.

Андрей мог рассчитывать на условно-досрочное освобождение, потому что в момент совершения преступления был малолеткой, но все-таки две трети от назначенного срока следовало отсидеть. Он упустил момент, когда нужно было подавать на УДО. Без денег шанс стремился к нулю, а их у него в нужном количестве не оказалось.

Подкопив деньжат, спустя полгода он наконец решил действовать. За ним числилось несколько пустячных нарушений – вольная одежда и нелегальный проход через КПП, поэтому для начала он отправился к начальнику отряда прощупать почву. Пожилой начотряда, бесконечно уставший и от жизни, и от зэков, пил чай, макая в него кусок черствой лепешки. Колония от перенаселенности трещала по швам. На усиленном режиме было битком бизнесменов, так называемых «маслокрадов», которых в начале девяностых расплодилось, как саранчи в дождливый год. Андрей принес начальнику отряда двести тенге, кнопочный нож, женские тапки и зеркальную шкатулку, чтобы тот по всем правилам подал его документы на УДО.

В октябре 1998 года, через семь лет, Андрей вышел на волю. Семейка устроила ему проводы и накрыла стол, состряпав плов не хуже, чем в узбекской махалле. Зная о пристрастии Андрея к ножам, перед ним разложили имеющийся арсенал и предложили взять любой. Он отказался. С этим было покончено раз и навсегда. Ни делать, ни держать при себе ножи он больше не хотел. Еще весной, на день рождения, ему сшили шикарные туфли и подарили вольную одежду, так что к встрече со свободой он был готов.

На улице закружилась голова, пришлось присесть на ближайшую лавку. Темное небо висело так низко, казалось, до него можно дотянуться рукой, и оно, как воздушный шарик, наполненный водой, лопнет и прольется холодным душем. Слабый ветерок трепал на деревьях одинокие листья, чудом сидящие на ветках и не желающие падать в грязь. Только на зоне Андрей осознал, какое это великое слово – свобода. Он даже произнес его, пробуя на вкус, и тут же смутился, будто кто-то мог услышать. Сво-бо-да. Когда в радость и слякотный октябрь, и тяжелое небо, и возможность идти далеко-далеко, не упираясь лбом в опостылевшие стены.

Переждав головокружение минут десять и немного свыкнувшись с реальностью, которая беспрепятственно простиралась в разные стороны, Андрей отправился на базар изучить цены. По дороге купил мороженое, снова сел на скамейку. Вонзая зубы в хрустящий стаканчик, он рассматривал прохожих, их одежду, автомобили. Выросло благосостояние народа – иномарок стало намного больше, все они были уставшие, но тем не менее не чета отечественному автопрому.

На базаре Андрей послонялся между рядами,