Трое из Жана-Парижа - Айгуль Клиновская

подивился ценам. Пока он сидел, произошла денежная реформа, так что придется осваиваться в новой действительности. После базара двинул на вокзал. Там в кафе хлопнул стаканчик вина и закусил пирожком с ливером, отметив освобождение. Прикупив две бутылки шампанского, в тот же вечер убыл в плацкартном вагоне в Алматы. О своем прибытии никому не писал, ехал сюрпризом.

По приезде к отцу не пошел, отправился к дяде. Мамы в городе не было – последний год она жила в деревне под Петропавловском. Переехала поближе к старшим сестрам, которые окопались там еще со времен молодости.

– Племяш! – взревел мамин брат, открыв дверь. Далее разразился пылкой тирадой, перемежая ее матерными восклицаниями от избытка чувств.

Они пили беспробудно три дня, потом Андрей засобирался к маме. Организовали баньку, чтобы сиделец откис, отмок и вернулся после пьянки в человеческий вид. Лежа в парилке под яростными шлепками дубового веника и слушая дядькины разговоры, Андрей ловил обрывки пунктирных мыслей.

В какой-то мере, если можно так выразиться, ему повезло отсидеться на зоне в смутные времена, потому что многих пацанов с района уже не было в живых. Кто загнулся от передоза, кого пырнули ножом, кого пристрелили. Он и еще несколько человек из компании, которая заседала в яблоневом саду, отмотали срок, кто-то до сих пор сидел.

Он сходил к той сараюшке, что была когда-то штабом для пацанов. Там все так же белел привязанный к балке лошадиный череп, следя пустыми глазницами за незваным гостем. По углам валялся мусор, сарай выглядел необитаемым. По-детски захотелось представить, что все просто ушли в горы. Без него. Но не получалось. Потому что сюда он пришел после кладбища, где бродил по рядам и оставлял по сигарете на каждой знакомой могиле.

Андрей понимал – делать ему здесь нечего. Максимум, что светит, – это новый срок, он обязательно куда-нибудь вляпается. Поэтому на пятый день он набил пару сумок апортом, любимыми мамиными яблоками, и отправился навестить человека, от которого зависело, сколько брать билетов на поезд – один или два.

12. Каравелла на зыбких парусах

Ольга стояла в обгоревшем коридоре общежития и задумчиво смотрела на дверь своей комнаты. У кого-то пожар проник внутрь и добрался до мебели. У нее же по периметру дверного проема стена обуглилась, но дальше огонь не прошел, как будто бы кто-то невидимым магическим мелом очертил защитную линию.

– Колдуешь, кареглазая? – пропел за спиной насмешливый голос.

Вчерашний благодетель возник рядом и тоже вперился взглядом в дверь.

– Николай Чудотворец помог. Видишь? – Она провела рукой вдоль границы, у которой остановился огонь.

Роман хмыкнул.

– Забрал твой Чудотворец лавры пожарных.

Прохор в силу врожденной надменности визит спасителя к хозяйке не оценил. Смотрел с презрением, как эти двое сначала церемонно пили чай, потом принялись целоваться, затем и вовсе улеглись в постель. Он запрыгнул на подоконник наблюдать за дразнящим танцем белоснежных мух. Изредка вздрагивал и раздраженно передергивал ушами, когда с кровати доносились совсем уж громкие звуки.

У старушки Долли тоже вскоре появился конкурент – Ромка подарил телевизор. Комната сразу стала тесной и шумной. Принцип «Зачем беспокоиться и переживать, если можно не беспокоиться и не переживать» помогал Роману Караваеву по прозвищу Каравелла скользить по морю жизни проворным и бесшабашным парусником. Заражать оптимизмом всех, с кем соприкасался, было еще одной удивительной способностью этого парня.

В общежитии он появлялся и исчезал неуловимым летучим голландцем, что не помешало ему сблизиться с многочисленными соседями. С комендантом, который мог насмерть уболтать любого на тему рыбалки, Ромка беседовал о наживках и блеснах. Находил оригинальные комплименты для озлобленных, скрученных жизнью женщин – те моментально расправляли плечи и начинали улыбаться. Обаял при встрече Олину маму, декламируя Светлова:

Я другом ей не был, я мужем ей не был,

Я только ходил по следам,—

Сегодня я отдал ей целое небо,

А завтра всю землю отдам!

Надежда Петровна, конечно, усмотрела в этом стихотворении тонкий намек, что жениться Роман не помышляет. Оля отмалчивалась. Ей было хорошо, а уж как дальше будет – жизнь покажет. Днем грели душу и цветы, которые Ромка обрывал охапками с городских клумб, и слова соседок: «Какого парня отхватила! Не было бы счастья, да несчастье помогло», а ночью… Ночью Ольга таяла тонкой свечой, выскальзывая из пряного омута его рук, чтобы просто глотнуть воздуха и снова вернуться туда, в самый жар, где гореть хотелось бесконечно…

Будучи мелким коммерсантом, Каравелла вращался в суетной сфере «купи-продай». Когда он, нагруженный всевозможной снедью, появлялся на пороге, в малосемейку словно заглядывало солнце – сразу становилось светло и празднично. Этим Оле он напоминал папу – такой же большой, сильный и веселый. Правда, и выпить не дурак. Приверженец качества, он всегда приносил только дорогое импортное спиртное и основательную закуску и ругал Ольгу, что та в своем «комке» попивает всякую гадость.

Она все так же работала продавцом, только теперь в жизни появился фейерверк по имени Ромка-Каравелла. Как-то он заикнулся, что ей стоило бы бросить дурацкий «комок», но Оля не согласилась. Праздник приходил и уходил, а отсутствие работы ассоциировалось с сечкой, которой она наелась на всю оставшуюся жизнь.

Город был усыпан коммерческими киосками, да что там город – все постсоветское пространство выживало за счет «комков», круглосуточно торгующих водкой, сигаретами, презервативами и прочей мелочью. Коробка из стекла и металла, где сутки через трое работала Оля, гордо именовалась павильоном, так как состояла из двух стандартных киосков. В одном – продукты питания, в другом – бытовая химия, посередине – небольшой тамбур и прилавок. В продуктовой секции стоял холодильник, там же в закутке – топчан, на котором по-спартански коротали ночи продавцы.

Природная бойкость помогла Ольге наладить общение с местными и даже обзавестись постоянными покупателями. Вдобавок некоторые хитроумные схемы позволяли делать приятные «левые» деньги. Голодать и мерзнуть, как в первую свою кузбасскую зиму, Ольге больше не хотелось. Сдавая смену, она записывала, что продала, например, не десять блоков сигарет, а пять. Ехала на оптовку, покупала недостающие и отвозила сменщице. Так же и с шоколадными батончиками и прочей мелочью, расходившейся довольно хорошо. Приятную разницу, практически равную оплате за смену, клала себе в карман. По ночам со всей округи сползались безобидные ханурики, мечтавшие опохмелиться, тянули в окошко дрожащие руки. Ольга продавала им дешевую водку, иногда и сама согревалась ею. Пара глотков – и кровь резвее текла по жилам, прогоняя тревогу, которая всегда появлялась с наступлением темноты.

Однажды киоск ограбили. Сменщица Лена