Назови меня по имени - Ольга Николаевна Аникина

на стол: крупно порубленная сырокопчёная колбаса, банка маринованных огурцов, кура-гриль, сыр с финской надписью на обёртке. На полочке стояла початая бутылка водки «Зверь». Ещё две такие же бутылки торчали из полиэтиленового пакета на полу. Настоящая роскошь, по меркам девяностых. Маша не припоминала такого изобилия в их домашнем холодильнике, а ведь они с сестрой жили не хуже многих своих знакомых.

Костров был одет в простую чёрную футболку с длинными рукавами и тёмные тренировочные штаны. Одежда усатого, напротив, отличалась определённым шиком: джинсы и рубашка цвета светлого индиго, из-под которой виднелся круглый ворот зелёной футболки. Усатый был широк в плечах, выше Маши на голову и, как ей показалось, прилично старше.

– Этот малыш – моя сестрёнка, – сказала Алька и снова хихикнула.

– И как же зовут малыша? – Свободной рукой усатый попробовал ухватить Машу за талию, но та увернулась.

– Марфуша. – Маша зыркнула исподлобья. – Перцовый баллончик достать? Я достану.

– Чего такая злая? – удивился усатый, но руку всё-таки убрал.

Маша хмуро смотрела на Альку и делала ей знаки. Алька наконец-то поняла их смысл, вздохнула, наклонилась и подобрала свою сумочку, которая валялась под креслом. Интеллигентный Костров попытался сгладить напряжение.

– Я не успел представить вас. – Он указал Маше на усатого гостя. – Это Андрей. Он немножко выпил. На самом деле он хороший парень, мой старый друг и одноклассник.

– И всё-таки нам пора, – ответила Маша. – Спасибо за внимание.

– Какая суровая! – Усатый насмешливо разглядывал Машу. – Вован, мне это нравится. Барышня сидела в сортире! Сидела-сидела, а потом вылезла и начала командовать. Это вообще как?

Маша прикусила язык; она не ставила цели победить в словесной перепалке. Ей нужно было просто выбраться наружу – и желательно вместе с сестрой. Она взяла Альку за плечи и тихонько подтолкнула к выходу.

Спускаясь по лестнице лабораторного корпуса мединститута, Маша понятия не имела, что с ней впервые говорил человек, который через несколько лет станет отцом её первого и единственного ребёнка. Что полное имя их сына будет Заряднов Пётр Андреевич. Не Иртышов, а Заряднов – на этом Петькин отец настаивал со всей твёрдостью, и Маше оставалось только уступить.

Глава 7

В жуткой темноте Маша бежала по лестнице медицинского института. Пуховик был наброшен поверх старого Алькиного длинного платья, и Маша подбирала рукой подол, чтобы случайно о него не запнуться.

За ней кто-то гнался, бесшумно и плавно следовал по пятам; Маша оборачивалась и видела плывущую под потолком белую венецианскую маску – она то приближалась, то пропадала. В ушах звенело, звук наплывал пульсирующими волнами. Школьный звонок – было последнее, о чём она подумала, прежде чем проснуться.

В воздухе висела пыль, обогреватели жарили на полную мощность. Телефонная трубка захлёбывалась звоном. Экран высветил имя: Алла.

– Малыш, привет! Звонил Андрей, сказал, ты в Петербурге.

– Аля! – Маша резко села, перед глазами поплыли круги. – Что случилось? Что-то с Петькой?

Машино тело встряхнул нешуточный ужас: ей показалось, что она проспала полдня и везде опоздала.

– Что может случиться с твоим Петькой? – засмеялась сестра. – Всё с ним в порядке. А ты-то чего такая бешеная?

Часы показывали восемь двадцать пять. За окном ещё не рассвело. Медленно пришло ощущение себя как части пространства, маленького и зыбкого. Дом, милый дом. Родная семейка.

С хриплым стоном Маша сбросила сапог, который уже успела натянуть на ногу. Голова снова упала на подушку.

– Малы-ыш, – голос сестры звучал очень настойчиво, – ты спишь, что ли? Не спи! Надо всё спланировать. Ты должна ко мне приехать. Или лучше я к тебе?

Маша громко чертыхнулась.

– Аля, – проговорила она, – я легла в три. А может, в четыре. Ничего не соображаю.

В трубке вздохнули.

– Не ругайся, пожалуйста. Будний день, кто же знал, что ты собираешься спать допоздна, – оправдывалась сестра. – Где остановилась-то?

– На даче.

– Прекрасно! – В трубке зашуршало. – Я подъеду к двум, окей?

– Нет, не окей, – ответила Маша. – В два я забираю Петьку от Заряднова. А потом еду в Москву. Аль, прости. Нет времени.

– Малыш!

Что ж, если бросить трубку, Алька позвонит ей снова, снова и снова, и так будет продолжаться до тех пор, пока Маша не скажет «да».

– Чего ты хочешь? – Сил противостоять сестре у неё не было. – Ты же не отвяжешься.

– Буду в Репино через сорок минут. Тебе что-нибудь привезти?

Маша нажала отбой. Мало кто мог выдержать Алькин напор.

Ещё ночью, перед тем как заснуть, Маша почувствовала, что дача ходит ходуном. Что-то случилось с несущими конструкциями, подумала она. Когда мимо станции проезжал состав, дом покачивался, и мебель в нём слегка дрожала. Раньше Маша не замечала ничего подобного, но сегодня утром, ещё в постели, она снова отчётливо ощущала вибрацию, которая шла снизу и сверху – отовсюду – и передавалась позвоночнику, рукам и ногам: Маше даже почудилось, что толчкообразные судороги сотрясают всё её тело изнутри. Немудрено, что в таком помещении снятся кошмары.

Маша оделась, окатила лицо холодной водой из бака, прополоскала рот и, накинув пальто, добежала до уличного туалета: водопровод в доме был перекрыт на зиму. Вернулась на кухню, поставила чайник и снова вышла на крыльцо – покурить. Запоздало включила светильник над дверью; второй, запараллеленный, загорелся под крышей башенки и осветил сад.

Когда-то отец каждый год красил терракотовой краской и ступени, и опоры, и козырёк, а сейчас краска отходила от деревянной поверхности и, словно лепестки, падала вниз, на снег, обнажая более ранний слой, проступавший неровными рыжими пятнами. Маша подняла голову: слева над крыльцом нависал высокий балкон гостиной второго этажа. За ним виднелась Машина любимая башенка с разноцветными стёклами. Даже стоя внизу, Маша заметила, что рамы в башенке стали облезлыми, серыми и закрывались неплотно.

Второй этаж она вчера кое-как осмотрела, а сегодня прошлась по первому. Окно в кухне треснуло. Вдоль коридора теперь стояли высокие стеллажи с книгами; сюда Алька, похоже, привезла все подписные издания из квартиры на Гороховой – на полках пылились коричневые корешки Пушкина, зелёные Тургенева, песочно-жёлтые – Алексея Толстого. От книг пахло старым клеем и пылью.

В бывшей спальне Ираиды Михайловны всё осталось как прежде, только запах маминых любимых духов отсюда давно выветрился. Теперь почему-то в комнате пахло прогорклым маслом. Вещи выглядели одинокими, заброшенными. Потускневшее панно с пасторальным сюжетом. Ваза, сохранившая в своём узком горлышке несколько веточек хрупкого сухостоя. Подушки-думочки, набитые ватой. Посеревшие от времени занавески.

Абажуры, висящие в большой гостиной на первом этаже, были когда-то пошиты Ниной Александровной. По периметру тканевых плафонов шли цветы, листья и гроздья винограда –