Назови меня по имени - Ольга Николаевна Аникина

В ней ещё были живы воспоминания о том, как процветала дача, когда была жива бабушка. Каждую субботу сюда приезжали гости. Среди них Маша помнила нескольких пожилых учёных и одного знаменитого артиста, которого часто показывали по телевизору. Вечером перед приездом гостей бабушка ставила возле печки тесто – и за ночь оно поднималось над кастрюлей высоким облаком, а по кухне расплывался приятный кисловатый запах. Самые вкусные пироги у бабушки получались в августе, на Яблочный Спас.

Гостей – их за раз приезжало немного, один или два человека – бабушка усаживала в плетёные кресла на открытой веранде. Если погода стояла прохладная – уходили на террасу, где стоял стол, покрытый вышитой скатертью, и Нина Александровна гостям подносила смородиновую наливку собственного приготовления. За чаем вели разговоры – обсуждали знакомых, поминали ушедших.

По будням бабушка готовила обеды, ухаживала за домом и садом. Рыхлила на клумбах землю, каждую весну белила стволы яблонь. По осени обрезала розовые кусты и укрывала их лапником, принесённым из леса. Нина Александровна называла их «Серёженькины розы». Серёженька – это был, конечно, дедушка.

Своего знаменитого дедушку-академика Маша тоже почти не помнила. Дед совсем не занимался маленькими внучками, он или целыми днями сидел в своём кабинете, или находился в разъездах. Образ дедушки Сергея Николаевича, умершего довольно рано (из-за ранения в лёгкое, полученного на войне), и прадедушки Николая Ивановича, профессора, получившего научную степень ещё до революции, слились для Маши воедино. Путаясь, в детстве она обоих называла «дедушка», и говорить так ей разрешалось.

Прадед Николай Иванович взирал на опустевший дом с портрета в дубовой раме. На самом деле портретов было два; второй висел в «дедушкином» кабинете на Дзержинского. Если зритель приближался к портрету вплотную, изображение словно бы размывалось, глаз начинал рассматривать грубо наложенные мазки, создающие на холсте досадный хаос. Но стоило отойти на несколько шагов – картина тут же преображалась.

В глубине холста возникало мягкое свечение, линии сливались, перемешивались – и проступало лицо, желтовато-бледное и худое, с выступающими скулами и острой бородкой клинышком. На голове у прадеда была шапочка, похожая на тюбетейку, в пальцах левой руки он держал карандаш. На странице открытой книги, лежащей на столе перед прадедом, сверкала большая лупа в бронзовой оправе. Это увеличительное стекло никуда не делось из дачного мемориального кабинета; удвоенное в пространстве комнаты и картины, оно символизировало торжество материального мира, триумф вещей, способных пережить своих хозяев.

Возле окна стоял стол, обитый болотного цвета бархатом. Сбоку, в углу, над столом на деревянной подпорке висела полочка, которую бабушка Нина Александровна установила после смерти мужа. Там под стеклом хранились награды младшего академика Иртышова, Машиного деда Сергея Николаевича: орден Красной Звезды, орден Отечественной Войны I степени и медали, среди которых главной была медаль за оборону Ленинграда.

Алька шла по садовой тропе, засунув руки в карманы серебристо-серой норковой шубки свободного покроя; голову её прикрывал капюшон, а через плечо был переброшен тонкий ремешок сумочки. Маша слышала, как на крыльце сестра сбивала с каблуков снег.

– Малыш!

Сёстры обнялись. От Альки пахло свежестью – какой-то утренней туалетной водой с ноткой сирени.

Она застала Машу за поспешным завтраком. Летнюю гостиную обогревал тепловентилятор, но это почти не помогало: первый этаж оставался промозглым.

– Дверь закрой, – попросила Маша.

Алька послушно вернулась к входной двери и притворила её.

– Чай будешь?

– У тебя какой?

– Что на кухне нашла, то и пью. – Маша повертела в руках пачку.

Алька вздохнула.

– Кто его только на дачу привёз! – сказала она. – Это же не чай, а сено. Ну давай, если другого нет.

– Вот чайник, вот заварка.

Алька вытащила из пачки пакетик, понюхала его, положила обратно. На округлое запястье сполз изящный браслет с мелкими камешками. Украшения Альке всегда были к лицу.

Маша вздохнула.

– Не хочешь чаю – пошли на крыльцо, покурим.

Старшая сестра почти не изменилась с момента их последней встречи. Лёгкая полнота придавала Алькиному облику завершённость и мягкость, от неё исходило особое ощущение тепла и уюта.

– А ты всё худеешь. – Алька стряхнула пепел. – Как у тебя вообще… со здоровьем?

– Нормально.

– Это хорошо, – сказала Алька, помолчала и добавила: – Но ты всё-таки сдай кровь на онкомаркёры. Я, например, сдала. Мало ли.

Маша отвела взгляд.

– Ты только за этим пришла? Попросить меня сдать кровь?

– И за этим тоже.

Алька запрокинула голову. Мутное дымное облачко поднялось над её лицом и растаяло. Маша молчала.

– Короче, так, – начала Алька. – Я собиралась звонить тебе после праздников. Вчера уже несколько раз за трубку бралась… Но если уж ты сама сюда приехала, думаю, будет лучше, если я скажу тебе лично.

Несколько секунд над крыльцом висела тишина.

– У мамы нашли метастаз. В правой доле печени. Маленький.

Маша вдохнула синеватый, начинающий светлеть воздух. Помотала головой. Облокотилась о перила.

– Ну, что ты на меня так смотришь? – Алька достала вторую сигарету. – Малыш, не молчи.

Машина пачка оказалась пустой. Сестра протянула ей свою.

Со стороны кустов раздавались лёгкие шорохи; с заснеженных веток упали невесомые рыхлые лепёшки. Может быть, это пробежал ветер, а может, по железной дороге снова прошёл грузовой состав, и сад задрожал, так же, как прежде дрожала вся дачная постройка.

– Дом шатается, – сказала Маша невпопад. – Я не знала.

Алька махнула рукой.

– Был архитектор, сказал, сносить всё к чёрту и строить заново.

– Понятно.

– Послушай, – сказала Алька, – я вообще-то про маму говорю. Ты бы помирилась с ней.

Маша на секунду закрыла глаза. Потом открыла и снова повернулась к сестре.

– А вот то, что оперировали в позапрошлом году? Ты же сказала, что-то доброкачественное.

Алла покачала головой.

– Мама велела так сказать только тебе. – Сестра отвернулась. – Мы думали, обойдётся. Опухоль маленькая была. Хирург говорил: можно решить вопрос радикально. Кто же знал, что оно снова выстрелит.

Маша смотрела на сестру и пыталась аккуратно уложить в голове только что услышанные фразы, по очереди, одну за другой, так, как строят спичечный домик. Но каждый раз одна из спичек соскальзывала, и конструкция рушилась.

– Ты прости меня, – продолжала Алька. – Мама хотела, чтобы ты помирилась с ней не из-за её рака. А из-за неё самой.

– Ясно.

– Что я опять сделала не так? – Алька всплеснула руками. – Я-то в чём виновата?

– Ты не виновата.

Маше хотелось закричать в голос и долго стоять на крыльце, обняв шершавый столб опоры. Но она понимала: нужно беречь силы.

– Ну как, ты помиришься с мамой?

– Помирюсь, – ответила Маша