Свента - Максим Александрович Осипов

Интересно, что до последней секунды сохраняется способность соображать.

Кирпич

Теперь тут Виктор, наверху и внизу. С ним проще.

– Все, брат, я теперь твой патрон. – На ты и без этих, без заморочек. – Что имя мое означает, знаешь?

Откуда мне знать? Оказывается – победитель.

– Ладно, проверим твои умственные способности. Кирпич весит один килограмм и полкирпича. Сколько весит кирпич?

– Нормальный полнотелый? – спрашиваю.

– Нормальнее не бывает.

– Четыре кг.

Виктор смеется, он вообще теперь много смеется:

– Почему четыре?

За кого меня держат? Полнотелый кирпич, столько весит. Я же строитель.

январь 2011 г.

Фигуры на плоскости

Повесть

Английское начало

Неглубокая старость, самое начало ее – семьдесят, семьдесят пять, живи и живи. Многие из участников нынешнего турнира проживут еще лет пятнадцать, а то и двадцать, но, конечно, не утро жизни – все определилось, сбылось. Им повезло: они обходятся без посторонней помощи, располагают средствами, жизнь удобная, неопасная. Когда-нибудь произойдет решительный проигрыш, всякая жизнь заканчивается поражением, попросту говоря – заканчивается, но это справедливо, необходимо даже, не правда ли? Привычно, во всяком случае. О смерти не говорят в их кругу.

А пока – почему бы не встретиться, не подвигать фигуры? Списывались, договаривались, скидывались на турнир каждый год. Девяносто шестой – Филадельфия, девяносто седьмой – Провиденс, в прошлом, девяносто восьмом, был маленький Вильямстаун на северо-западе Массачусетса: не в последних, прямо скажем, местах великой своей страны – как в песне поется, “пристанища смелых, земли свободных” – собирались пожилые любители шахмат. В этом году пришла очередь Сан-Франциско, один из участников все устроил: пансионат, зал для игры. Вместе в день отдыха выбрались в Симфони-холл, вместе проехались по окрестностям.

Играли в клубе военно-морского флота, обходились без судей – сами были и зрителями, и судьями, и устроителями. Иногда посмотреть на игру заходили участники Второй мировой, корейской, вьетнамской: в уходившем веке Америка изрядно повоевала – сильная, большая страна. Столики в два ряда, шестнадцать участников, каждый встречается с каждым, три тура – день отдыха. Число шахматистов в иные годы доходило до двадцати, кто-то выбывает, появляются новые – плати взнос, и, как говорится, добро пожаловать в клуб.

Стук фигур, неяркое освещение, одиночные тихие реплики – болтать за доской не принято. Запах кофе, натертых полов. Курить, разумеется, запрещено, да никто и не курит: они себе не враги. Вечером – совместное заполнение таблицы, определение самой красивой партии, ее разбор. Приятный, тонкий мир шахмат.

Все, однако, заканчивается, закончился и турнир, и теперь его участники разлетаются кто куда: на север – в Сиэтл, на юг – в Сан-Диего, на Восточное побережье. Расстаются тепло, хоть турнир получился в этом году особенный, скажем так.

В Нью-Йорк отправляются двое, рейс вылетел с небольшим опозданием. Экономический класс заполнен процентов на семьдесят, в первом – лишь два пассажира, и оба наших, с турнира: Алберт А. Александер, бывший посол в Норвегии, титул посла остается пожизненно, и Дональд, промышленник, коротко – Дон.

На Алберте – светлые брюки, розовая рубашка, синий однобортный пиджак. Дипломатическая выправка, репутация миротворца. Посол элегантен, даже красив. Им любуются, его любят, шахматист он посредственный.

Дон прожил жизнь, первые семьдесят пять с половиной лет, шутит он, по-другому: подшипники продавал. Любим мы, англосаксы, преуменьшать, занижать: король рынка, гроза конкурентов, заводы в Малайзии, в Южной Америке, в других отдаленных местах. Пенсионеры в его положении расхаживают по цитаделям европейской цивилизации в длинных шортах и в кепках-бейсболках, повернутых козырьком назад, окружающим на потеху, клоуны. Не таков крепыш Дон, один из сильнейших игроков на турнире, бессменный его казначей. Несмотря на порядочный вес, каждое утро бегает.

О чем говорят эти двое? Ясно без слов, что по многим пунктам – молитвы в школах, однополые браки, продажа оружия, что у нас еще есть? – запрещение абортов, смертная казнь, реформа здравоохранения – они расходятся. Демократия отвратительна, но лучше нее ничего не придумано – парадокс этот оба усвоили твердо, особенно дипломат. Но главное – и Алберт, и Дон хорошо послужили семьям своим и Америке.

А вот турнир, не только на Дона с послом – на всех, произвел удручающее впечатление. Две новости – на “А” и на “Ай”, с которой начнем? Давайте на “А” – Альцгеймер: бедняга Левайн, Джереми, славный малый, хранитель традиций, чудовищно сдал. Не забыл еще, слава Богу, как ходят фигуры: дебюты разыгрывает уверенно, автоматически, а дальше все у него разъезжается. Соперники, отводя глаза, спешат предложить ничью. Десять-двенадцать ходов, и – ну что, согласимся, Джереми?

Он и всегда-то был человеком приветливым, а теперь непрерывно смеется застенчивым мелким смешком. Честное слово, не по себе от него: седой ребенок, кого-то еще узнает, но и это, все понимают, закончится – не ясно только, когда – болезнь Альцгеймера развивается непредсказуемо.

– Меня он узнал, – утверждает посол.

Дона такие вещи не трогают:

– Это не заслуживает обсуждения.

Его возмущает не Джереми – бывает, болезнь, – а Кэролин, жена его: шахматы – не богадельня. Ее, этой самой Кэролин, было действительно много: “голубчик”, “мой сладкий”, зовет она Джереми, Кэролин неотступно с ним – от шахмат до перемены памперсов.

– Всю жизнь крутила им, как радиомоделью. А компьютером пользоваться не научилась. Представляете, Ал, я ей письма обычной почтой вынужден отправлять.

Кэролин верит, что погружение мужа в шахматную среду затормозит его слабоумие. Джереми, с ее слов, вернулся чуть не на год назад.

– Славный итог нашей деятельности, – усмехается Дон. – Стоило ездить в такую даль.

Им приносят еду. Разговор продолжается.

– Если у тебя нету ног, не занимайся лыжами, – заявляет Дон. – Я противник всех этих олимпийских игр для калек.

– Мне вы, Дон, можете это сказать, но я б не рискнул заявить подобное перед широкой аудиторией.

В любом случае бесчеловечно исключать старого товарища из игры. И вообще – посол машет рукой – интересней процесс, а не результат. Еще бы, думает Дон, с таким уровнем, какой ты в последние годы показываешь…

– Дон, вы ведь тоже сделали с Джереми ничью?

Сделал. Вопреки убеждениям.

В самолете своя логика прекращения-возобновления беседы. После еды стариков клонит в сон.

Будет нормально, спрашивает Дон, если он немного поспит? А потом они поговорят про Айви, про русского, серьезная тема, что-то надо решать. Дон прикроет глаза, задернет на некоторое время шторки, побудет в своем. Там, у Дона внутри, по доске передвигаются шахматные фигуры, друг друга едят, часы тикают: кто-то в выигрыше, кто-то