Круг, петля, спираль - Анна Баснер

– Родненький, ну ты меня вчера напугала! Да и сама небось напугалась! Прости, мне следовало с пониманием отнестись…

И так искренне, так проникновенно Нелли это произнесла… И до того кротко посмотрела. У Таси засвербело в носу. Вскочила спозаранку, примчалась сюда первым делом, до работы, единственная ее подруга, наперсница, родня. Опять она хотела Тасю пощадить. Знала же про Мумочкину смерть. Наверное, не понимала, как сказать. Собиралась с духом. Вот сейчас, вот сейчас Нелли сообщит, почувствовала Тася – и испугалась. И тогда все – и мертвый Эммануил в шестигранном лакированном гробу, и кладбищенские лампадки, и заплаканная вдова – станет реальным. Окончательным. Необратимым.

– Нет, ты меня извини, – выдавила Тася, захолодев. – Я тебя подвела.

– Забыли, милая, забыли! – Нелли прошествовала в Тасину комнату и уселась на кровать. – Это я виновата. Должна сделать тебе одно признание.

Вот сейчас. Кадило. Плотный, одуряющий запах ладана. Батюшка скорбно бубнит нараспев. Со духами праведных скончавшихся душу раба Твоего, Спаситель, упокой. А почему это Мумочку должны были обязательно отпевать? Не надо. Пожалуйста, Нелли, не говори ничего.

– Я напутала с письмами Эммануила, – объявила Нелли. – Тот конверт был старым. Я должна была тебе его отдать давным-давно, в день Санечкиных родов, да вот, из головы вылетело! Ну, сама помнишь, сумасшедший день! Короче, я все перепутала. А вот вчерашний!

Лучась спокойствием, Нелли протянула Тасе крафтовый конверт. Свежий, гладкий, вкусно хрустящий. Живой.

– От Эм… Эммануила? – проблеяла Тася, не чуя под собой ни кровати, ни ног. И переспросила: – Вчерашний?

– Да. Мы повстречались мельком, видела бы ты, какой он щеголь в новом костюме-тройке… Ладно, я побегу, ты же хочешь одна прочесть, дело интимное.

– Нет! – крикнула Тася и охрипла. – Нет. Сиди. Подожди.

Нелли окаменела на кровати. Тася разорвала конверт грубо, сбоку. На кровать выпал листок. Красивый кудрявый почерк.

Знакомый.

Тот самый.

Душенька моя, серебристая смешинка.

Тася поняла: сию минуту, если она не возьмет себя в руки, не овладеет собой, то отдаст Богу душу. Никак иначе. Не сдюжит. Но ведь это писал он.

Сердечко ненаглядное.

Эти слова написаны Мумочкой. Вне всяких сомнений. Вопреки пережитому накануне. Тася вонзилась в текст. Хоть что-то, крошка, малюсенькая зацепка, умоляю… Как понять? Мяла листок, искала. Да! Упоминает фильм «Ноттинг Хилл», британский, буквально позавчера показывали, Тася начала смотреть, а потом переключилась на гербарии. Быть не может! Жив! Не было побега, гиблого города, черной шали на зеркале и молодой вдовы, конечно, не было, Тасю элементарно поймали бы, попытайся она снять браслет, – это все сон, ночной морок, ух и привидится же такое!

– Все хорошо? – Нелли сжала цепкой лапкой Тасино колено.

– Да, – давясь слезами, проговорила Тася. – Да. А ты ведь будешь и дальше носить его письма? Да?

Нелли убеждала себя: она поступила правильно. Правильно! Не было вариантов.

Эммануил скончался скоропостижно. Тромб. Заткнул, как пробка, какую-то протоку. Раз – и все. Прискорбную новость Нелли узнала в издательстве, аккурат после Тасиного суда. Естественно, пошла на похороны. Прощание организовали в крематории на Шафировском. Большой зал. Окна в пол, черный гроб на белом мраморном постаменте, скамейки вокзального типа, незнакомые смурные люди с букетами подмороженных роз и гвоздик, и где-то в прохладных каменных высотах ленивое жужжание – разбуженная глухим погребальным гвалтом малахольная зимняя муха.

Там Нелли узнала о существовании жены Эммануила Марины. Увидела ее, в черной органзе и шелке, безутешную, точеную, о, эти скулы, полуприкрытые глаза, иконописный лик – есть такие женщины, которым горе поразительно к лицу, – и этого уже было достаточно, чтобы убедиться: Нелли не ошибалась на Мумочкин счет. Ни тогда, ни сейчас. Мерзавец. А она своими же руками восстановила между ними с Тасей связь, почтальонша хренова, мадам Печкина.

Узкую трибуну, словно в насмешку страшно похожую на ту, что Нелли видела в суде, занимали, сменяя друг друга, провожающие Мумочку в последний путь. Сама Марина. Дочка от первого брака, вызывающе длинноногая Анастасия, – ажурная кофточка, сливочные плечи, для похорон немного слишком, для бара бы самое то. Сухотелые театральные стрекозы (гигантские очки, заунывные стихи Тарковского над гробом и наверняка коньячные фляжки в кокетливых сумочках). Задрипанные мужички с песком в штанах. Все-таки семьдесят лет было Эммануилу. Да и она, Нелли, уже не молода… «Вот и лето прошло, словно и не бывало».

Нелли томилась и ругала себя. Зачем приперлась, зачем взяла эти крашеные синие розы, невытравимая страсть к выпендрежу, можно было обойтись десятком чинных хризантем, те хотя бы не колючие. Когда уже все выговорятся? Благо, что похороны в помещении, закоченеть сейчас на кладбище было бы совсем не в кассу… И вдруг заметила среди собравшихся увядшую дамочку. Престарелая напудренная цаца, из тех, что карандашами и помадой обводят по морщинам следы былой красоты. Нетерпеливо, словно на почте, ждала своей очереди, надсадно всхлипывала и рвалась к трибуне. В руках ее, унизанных массивными перстнями, обнаружилась пачка конвертов. До боли знакомых. Крафтовых. Нелли перевела взгляд на Марину. Та не обращала на старую пудреницу внимания. Светясь скромной печалью – черт, ну до чего ж хороша! – вдова принимала соболезнования от какого-то бородатого господина.

Тем временем дамочка продралась к трибуне и зашуршала конвертами. «Эммануил писал мне, – взвыла она грудным контральто с оттенком скандальности, – и сейчас я вам прочту. Вы должны знать!» Все глаза обратились к ней. Праведное личико Марины подернула снисходительная жалость. Крупно трясясь, пудреница приступила: «Душенька моя, серебристая смешинка…»

Но дочитать не сумела. Захлебнулась, слова потонули в рыданиях. По взмаху ресниц Марины два мужичка подхватили стенающую скандалицу под локти и вывели из зала. В толпе образовалась прореха, куда, повинуясь импульсу, скользнула прикрытая своими синими розами Нелли и ловко цапнула чужие письма с трибуны.

Конверты погрузились в сумочку. Цветы были уложены в гроб. Покойный Эммануил в идеально отглаженном костюме-тройке выглядел довольным. Еще бы, помер – а бабы до сих пор на него права предъявляют. Донжуан как он есть. Марину, судя по реакции, эпистолярные похождения супруга не тяготили. А реальные вряд ли имели место. Интересно, любила? С такой разницей в возрасте… Впрочем, кому, как не Нелли, знать: годы – это ерунда. А вдовушка скоро устроится. Если повезет, найдет себе кого-то верного, капитального, вроде ее, Неллиного, Леонида Борисовича.

После инцидента похороны прошли как на ускоренной перемотке. Надгробные речи, грустно пожурчав, иссякли. Марина последней коснулась Мумочкиного лба. Сотрудники крематория в серых курточках сноровисто укомплектовали черной, с позолотой, крышкой устланный богатым бордовым сатином гроб, и полированный ящик с гудением опустился в пропасть, в невидимый огонь. Туда тебе, сучок, и дорога.

Поминками Нелли манкировала. Добралась до издательства, шуганула коллег и заперлась у себя в кабинете с видом на заснеженную набережную. Достала конверты, адресованные Алевтине – так, оказывается, звали экзальтированную даму. Читала, полыхая от гнева. Ну Мума, паршивец. Один в один письма к Тасе. Слог, стиль. Когда Тасю огорошило арестом и Нелли принялась таскать туда-обратно корреспонденцию, она прочла Мумочкины лирические пописульки разок-другой – и перестала. Красочно, да, но однообразно, и потому невероятно пошло. Ведь наблюдались раньше в Муме некие просверки таланта, чувство меры… Поманила муза и бросила. Но Тасе нравилось. Не просто нравилось. Держало на плаву, не давало утопнуть. Единственная ее соломинка, отдушина. Господи ты боже мой, а Тасе-то как обо всем рассказать?

Несколько дней Нелли бурлила и маялась. Думала-думала, десяток карандашей обгрызла до горького грифеля и придумала плохонький план.

Следовало не просто рассказать Тасе о Мумочкиной смерти, но и показать его послания к Алевтине. Да, жестоко, но так девочке легче будет смириться. Отпустить. Однако – важное уточнение – ни в коем случае не сейчас. Не когда Тася под арестом, зависла в безвоздушном пространстве, не ровен час, угодит в тюрьму. Кончина Мумы ее добьет. Ни Саня не удержит, ни внучка, что-то там тоже надорвалось. Еще придет в голову последовать примеру мамы, а Тася, как назло, слишком много думает о маме…

Нелли пытала адвоката Наташу: какие перспективы, когда уже начнется рассмотрение дела по существу,