Круг, петля, спираль - Анна Баснер

лежалое. Ему уже месяц-полтора. Во-первых, обтерханный конверт. Во-вторых, содержание. Текст явно написан до Саниных родов. Разумеется, Тася сразу же сообщила Эммануилу о появлении внучки, и он в ответ поздравил. Не придумала ведь это себе Тася? Или совсем ум за разум зашел?

Что ж, легко проверить! Тася притащила в гостиную жестяную коробку, где хранилась любовная корреспонденция, и перебрала недавние письма. Так и есть. Вон, пишет: «Внучка! Какое счастье!» – и прочая, прочая… Стало быть, Нелли один конверт по какой-то причине попридержала и отдала только сейчас. Юлит, изобретает что-то…

И вновь недобрые предчувствия стиснули Тасе потроха. Да ведь все это склизкое, ледяное, тревожное в общем-то никуда и не девалось. Уже неделю с прегорестного заседания сердце не на месте. Щемит, поднывает. Теперь чуйка вопит в голос: что-то стряслось! Какая-то беда случилась, а Нелли темнит. Опять недомолвки. Привыкла защищать падчерицу. Любовь мачехи временами принимает диковинные формы… Но допрашивать ее, припирать к стенке бесполезно: обидится и уйдет. Придумает дел, вывернется и сиганет за дверь, сколько раз уже так было… Или Тася зря себя накручивает? Черт его знает, нервная система на фоне маминых дневников расшатана до предела. Не исключено, что Тася путает интуицию и мнительность. И смысла, главное, нет переживать, из дома ничего не сделать.

Из дома… Тася нагнулась и потеребила пластиковый браслет на лодыжке. Подергала прорезиненный ремешок, признаться, без всякой задней мысли. А сколько раз хотелось ножницами его, в лоскуты! Особенно поначалу. Не для того, чтобы сбежать из квартиры, а просто от злости. Выразить свое, так сказать, отношение. Но куда там… Она «материально ответственное лицо», инспектор предупреждал. В случае порчи или утери казенного имущества будет гражданский иск, мало ей уголовного… Если перерезать ремешок, на пульт ФСИН поступит сигнал о нарушении целостности, черный уродец-телефон запищит. И амба.

Тася просунула указательный под прорезиненный пластик, почесала голень. И средний палец добавила, и безымянный. Вся ладонь влезла. Какая радость, что ноги перестали отекать, терпеть было невозможно. Однако любопытно… Тася поелозила пальцами под браслетом. Казалось, небольшое усилие – и он слезет. Запросто. Никакие гайки раскручивать не нужно. И пломба одноразовая, которую через раз проверял инспектор в редкие визиты, не сломается. Тася невесело усмехнулась: вот зачем Бог дал ей крошечную стопу тридцать пятого размера и обрек на покупки несолидной маломерной обуви в «Детском мире». Чтобы однажды она стянула с себя фсиновский аксессуар! В горле защекотало и забулькало. Тася исступленно расхохоталась. Господи, неужели она и вправду об этом думает?

Шальную и шуточную эту идею невозможно было воспринимать всерьез. Поэтому Тася продолжила размышлять, потехи ради. Ну а что? Хорошо, допустим, она стянет браслет. Оставалось одно «но». Известно, что датчики ремешка реагируют на температуру тела. Мало его снять и положить на стол. Ему, паразиту, требуется теплый живой человек. Вот бы надеть его на Нелли! Не на лодыжку, конечно, у мачехи среднестатистический женский тридцать восьмой. Не налезет. А на руку – вполне. Лишь бы удалось уговорить.

Идея оформилась, и Тасю вдруг бросило в дрожь. Она подкралась к окну, поежилась. Уже вечер. Слабо, йодисто светят подслеповатые фонари. На карнизах за сутки намерзли новые сосульки. Нет, нет, о чем она вообще думает? Подвергать себя такому риску… Зачем? Поговорить о маме? Унять сосущую тревогу, убедиться, что с Мумочкой все в порядке? По позвоночнику пробежал мокрый холодок, будто льдинка скользнула за шиворот. Но, если подумать, Тася уже нарушала режим, обходила запрет на общение – пустячно, по мелочи, – и все-таки. Безнаказанно.

Она вгляделась в глянцевитые стекла, в студеную зимнюю тьму. Ничего толком не видать. В окнах, множась, отражается квартира: теплые пятна размытых ламп, ореховый книжный шкаф с бюстами нахохленных классиков, уютный диван с гнездом из одеял. Словно внешний мир совсем исчез. А он ведь и правда сгинул, знакомый, привычный мир. Рассыпался и пересобрался так, что за пределами дома Тася в нем уже не ориентируется… Открытый космос. Нет, не космос даже, а первозданный иррациональный хаос. Выйти туда добровольно? Это пугало больше, чем угрозы человеческих наказаний. Нет, нужно прятаться дома, не думать про письмо, про Мумочку, не фантазировать себе пагубы и напасти. Дождаться нового письма. Игнорировать воспаленную интуицию. Не думать, не думать, не думать…

Нелли застала Тасю на подоконнике в скрюченной позе.

– Все тоскуешь по улице? – укоризненно спросила Нелли. – Посмотри-ка на меня, Тася. Чего ты? Там холод собачий, поверь мне.

– Мне бы хоть воздуха глоток.

Мачеха закатила глаза:

– Ну форточку открой!

– Нелли… – Тася отвернулась к черному окну и буркнула: – Ты же знаешь, что я не об этом.

– Ладно, прости. Не хотела тебя обидеть. Что толку себя терзать, если не поделать ничего?

– Кое-что можно.

Тася неуклюже съехала с подоконника и изложила Нелли свой план.

Та покрутила пальцем у виска:

– С ума сошла! Тебя поймают!

– Да нет, ты же останешься с браслетом в квартире! Я просто по улице пройду два шага в одну и в другую сторону, подышу, – умоляла Тася, сложив перед собой ладони. Щеки у нее щипало. – Ты будешь меня все время видеть в окно. А я буду на тебя смотреть. А если зазвонит черный телефон, ты помигай светом в гостиной три раза. Выключателем. Я пулей поднимусь. Пожалуйста, пожалуйста… Миленькая, ты так для меня стараешься. Вот эту еще малость сделай, прошу тебя!

Но мачеха была непреклонна. Тогда Тася подошла к столу, потрепала конверт за уголок. Пробормотала тихо, но так, чтобы Нелли точно услышала: «Странно это все, конечно, странно. Хочу проверить одну вещь…» – и потянулась к жестяной коробке с другими письмами Мумочки. Краем глаза увидела, что Нелли настороженно наблюдает за ее копошением. Щурится на текст письма, но прочитать издалека не может.

Спонтанное это представление возымело эффект. Нелли дрогнула. Захотела отвлечь Тасю от писем.

– Давай посмотрим, удастся ли его вообще снять, – деловито предложила она. – В конце концов, если что-то пойдет не так, они сразу позвонят. Ты ответишь. Скажешь, что вода на браслет попала.

– Моя хорошая!

Тася плюхнулась на диван, стянула носок и потормошила браслет. Он легко соскочил на пятку, но потом застрял на подъеме, на самом широком месте стопы.

– Не спеши, – пробормотала Нелли. – Масло. Нужно смазать. – И метнулась на кухню за жирной зеленой бутылкой.

С итальянским нерафинированным Extra Virgin из дорогущей «Азбуки вкуса» дело пошло бодрее. Через пару минут скользкий браслет оказался на запястье у Нелли и две женщины в унисон испустили победный возглас и так же синхронно умолкли. Посмотрели друг на дружку испуганно и бросились в коридор. Замерли.

Черная гадина молчала. Минуту. Две. Три.

– Ну что? Ты уверена? – спросила Нелли, подтягивая блестящий от масла браслет повыше, до локтя. – С богом.

Подала падчерице пачку влажных салфеток. Тася опустилась на табурет. Кое-как обтерла лодыжку, натянула носок. Сунула тупую, деревянную, как протез, ногу в зимний сапог. Наклонилась, чтобы застегнуть молнию, и пол, заваленный обувью, криво всколыхнулся, закружилась голова. Тася как будто уже ни на что не влияла – подхваченная потоком щепка – и передумать уже было нельзя. Чужими руками застегивала чужие сапоги. Напяливала, путаясь в рукавах, пуховик.

– Десять минут. Чтобы я тебя видела из окошка, – наказала Нелли, искоса поглядывая на мерзопакостный черный аппарат на тумбочке.

– Десять минут, – пообещала Тася, твердо зная, что в этот самый момент она мачехе безбожно врет.

Тася переступила порог. Еле передвигая ноги, побрела к лифту. Будто, без преувеличения, разучилась ходить. Внизу открыла подъездную дверь, подставила лицо холоду и зажмурилась. Привыкала к улице. Не сразу сделала вдох, как если бы воздух внезапно мог стать непригодным для дыхания. Сколько времени? Наручных часов с собой не взяла, но о том, чтобы за ними подняться, не могло быть и речи. Тася открыла глаза. Давай, шажок вперед. Что-то сверху загремело, залязгало и рухнуло оземь. Тася, безмозгло моргая, вытаращилась на тротуар. На зазубренные осколки. На расколовшуюся в полуметре от нее злобную глыбину льда.

Улица стелилась жуткая, безлюдная, но живая: незряче пялились бельмастые окна, зияли перекошенные арки, выплывали из небытия редкие, непривычно бесшумные