Поломка на краю галактики - Этгар Керет

был еще и пипец какой страшный: низенький, но мускулистый такой, шея толщиной в электрический столб, сам в клетчатой рубашке с обрезанными рукавами, облепившей грудь. Он сунул мне в морду полицейское удостоверение и нагло так спросил, нельзя ли поинтересоваться, что это такое я курю. Акирова не моргнув глазом вынула косяк у меня изо рта, затянулась и, выдыхая дым прямо ему в глаза, сказала:

– “Мальборо лайт”, – а потом бросила пятку через ограду набережной на песок внизу, вынула из кармана “Мальборо лайт”, зажгла себе сигарету и протянула пачку полицейскому: – Хочешь?

– Ты чё себе думаешь?! – заорал полицейский и оттолкнул ее руку. – Что я дебил?

– Я предпочитаю не отвечать, – сладко улыбнулась она, – потому что я соблюдаю закон, а оскорбление сотрудника правоохранительных органов – это нарушение закона.

– Паспорт! – заорал полицейский. – А ну дай сюда паспорт немедленно!

Акирова вытащила из кошелька копию водительских прав и подала полицейскому вместе с визитной карточкой.

– Сохрани, – сказала она. – Я адвокат, а ты, судя по морде, рано или поздно наваляешь какому-нибудь гастарбайтеру, и тебе понадобится юридическая консультация.

– Знаю вашу фирму, – сказал полицейский и уронил визитку на тротуар. – Вы готовы защищать самый поганый мусор, если у него достаточно денег.

– Все верно, – сказала Акирова и кивнула на валяющуюся карточку: – Но время от времени мы готовы защищать мусор даже бесплатно.

Полицейский не ответил. Он подошел к ограде и глянул вниз, на песок пополам с грязью. По его лицу было видно, что он размышляет, стоит ли спуститься и поискать наш окурок среди десятков сигаретных бычков, валяющихся на берегу.

– Не сдавайся, – посоветовала ему Акирова. – Если хорошенько постараешься, найдешь максимум за час. А потом, если отнесешь в лабораторию, там, возможно, сумеют выделить мои отпечатки пальцев. И тогда ты сможешь прийти к своему начальнику и сказать, что хочешь открыть дело по поводу найденного бычка. Может, это и не то же самое, что раскрыть двойное убийство, но, послушай…

Полицейский бросил ей:

– Сучка!

И Акирова немедленно продолжила:

– С другой стороны, полицейский, обзывающий юристку, – это уже немного более серьезный кейс. – И подмигнула мне.

– Давай вали отсюда, – отрезал он.

Я уже сделал шаг к велосипеду, но Акирова придержала меня за руку, и я остановился.

– Это ты вали, Попай[21], – сказала она ему, – пока я не решила записать твои данные и пойти в соответствующий отдел.

Полицейский смотрел на нас грозно, и инстинкт велел мне смываться, но рука Акировой держала меня крепко и велела стоять на месте. Ее ладонь была влажной, и поэтому я догадался, что Акирова напряжена. Только поэтому. Полицейский процедил что-то сквозь зубы и убрался. Когда он отошел подальше, Акирова наклонилась и подняла карточку.

– Дебил! – пробормотала она. – Из-за него добро извели зря.

А потом опытным движением оторвала от карточки полосу для фильтра.

– У тебя хватит еще на один? – спросила она, и я почти сказал: “Нет, но я живу рядом, можно заскочить ко мне”. Однако что-то не дало мне соврать, и мы скрутили еще один косяк на скамейке посреди набережной. Треть ее визитки стала фильтром, а еще две трети, на которых было написано “Айрис Кайзман, адвокат”, остались у меня в кармане.

Вечер пятницы я провожу у мамы. Хаги, мой старший брат, тоже приходит со своей дочкой Наами. Стоит им войти в квартиру, чувствуется, что они наполовину поссорились. С моим братом поссориться несложно. Он из тех, кто всегда уверен, будто все знает. Он такой, сколько я себя помню. И бешеные бабки, которые он заработал в хайтеке, только усугубили ситуацию. Даже пипец, который случился с ним, когда два года назад Синди, мама Наами, умерла от рака, его не смягчил. Наами уже семнадцать. Красивая, высокая такая, как ее светлой памяти мама. И пусть у нее стоят брекеты, она ни капли не похожа на маленькую девочку. За едой она с восторгом рассказывает нам о какой-то карликовой медузе, которая живет вечно. Эта медуза взрослеет, спаривается, а потом снова становится крошкой – и так без конца.

– Она никогда не умрет, – рассказывает Наами и от сочетания восторга и железок на зубах немножко оплевывает Хаги и меня. – Вы только подумайте! Если мы сумеем достаточно глубоко изучить ее генетическую структуру, может, и мы будем жить вечно!

– Честно говоря, – улыбаюсь ей я, – для меня даже шестьдесят-семьдесят лет многовато.

Мой брат заявляет, что Наами через год хочет полететь в Стэнфорд получать там степень по биологии, а моя мама тут же говорит ей:

– Прекрасно, у тебя все получится.

– Что прекрасно?! – возмущается Хаги. – Я сказал ей, что сначала армия, как у всех. А когда уйдет на дембель, я оплачу ей любую учебу, какую она захочет.

– Нифига, – упрямится Наами. – Мне там нечего ловить.

– Что значит “мне там нечего ловить”? – заводится Хаги. – Это армейская служба, это не отделение “Зары”. Туда никто не идет по выбору или потому, что ему это подходит. Ты думаешь, мне есть чего ловить в налоговой? Но я все равно плачу налоги каждый месяц. Нет?

Хаги бросает взгляд на меня. Он надеется, что я вмешаюсь и его поддержу. Не потому что он всегда был таким уж хорошим братом, которому я чем-то обязан. Он не был. А просто потому, что он прав.

– Ничего страшного, если ты не пойдешь в армию, – говорю я Наами. – Мир выиграет больше, если ты будешь изучать медуз, чем если ты будешь готовить кофе какому-нибудь похотливому майору.

– Ну конечно, слушайся своего дядю, – презрительно цедит Хаги. – Он многого достиг в жизни.

После ужина Хаги с Наами уходят, а мама приносит мне еще кусок пирога и спрашивает, все ли у меня хорошо и встречаюсь ли я с кем-нибудь. И я говорю ей, что все хорошо, в школе мною вполне довольны и я сейчас встречаюсь с адвокаткой. Я почти никогда не вру маме. Она – единственный человек, который должен принимать меня таким, какой я есть, поэтому врать незачем. Но эта ложь не ради нее – она ради меня. Ради тех нескольких минут, когда я представляю себе, что у меня есть другая, полноценная жизнь. Жизнь, в которой я нежусь ночью в постели не с какой-нибудь “разведенной женщиной в поиске необязательных встреч”, которую я откопал на сайте знакомств. В дверях мама снова говорит мне:

– Ты же знаешь, Хаги ничего плохого не имеет в виду.

А потом обнимает меня и сует мне в карман джинсов несколько купюр. Каждый раз, когда Хаги разевает на меня рот, она дает мне тысячу.