Поломка на краю галактики - Этгар Керет

– Может, она не занимается любовью, – пытался защитить ее Йохай. – Может, кто-то просто трахает ее аж до самой мамочки?

Ее крики и правда не походили на крики любви. Скорее на дикие вопли боли и наслаждения, будившие два здания, хотя никто из соседей с ней об этом не говорил. Как будто эти вопли были вроде погрома, от которого вся улица ужасалась и тихо запиралась по квартирам, пока кошмар не минует. Йохай очень хотел поговорить об этом с кем-нибудь, но стеснялся. Кажется, все стеснялись. Стыд Йохая был понятен: он стыдился того, что у них с Одаей не было причин так кричать. Так что каждый раз соседкины вопли, собственно говоря, резко оттеняли их куда менее творческую сексуальную жизнь. И не то чтобы он не пытался научиться чему-нибудь у этой соседки. Он и правда хотел бы трахать свою Одаю “аж до самой мамочки”. Но отчего-то у них все было куда слабее и организованнее.

– Только животные так совокупляются, – сказала однажды Одая о соседке.

И через несколько дней, когда они с Йохаем трахались, Йохай стал воображать, что он медведь, или тигр, или собака, но сумел только быстро дышать и укусить Одаю за плечо, что очень ее рассердило.

Гилель тоже просыпался от воплей соседки. Йохай знал, потому что видел, как Гилель стоит в люльке и слушает. Но, хотя вопли будили Гилеля, он никогда из-за них не плакал. Только стоял и завороженно внимал. А когда совокупление заканчивалось, немедленно укладывался, бормоча себе под нос нечто невнятное, и снова засыпал.

Это случилось в дождливый зимний день, когда они вернулись из садика. Йохай открыл дверь, и Гилель проскочил мимо него, вбежал в гостиную и огляделся. Посмотрел на коробку, битком набитую наполовину сломанными пластиковыми электронными игрушками. Посмотрел на бездушные картины, которые подарил брат Одаи, художник, и пришлось повесить их в гостиной. Посмотрел на усталый, рваный кухонный коврик, который выглядел как единственный, кто выжил в Катастрофе ковриков. А затем бросился всем своим крошечным тельцем на холодные плитки пола и закричал:

– Домой! Домой!

Сперва Йохай еще пытался спорить. Объяснять, что они уже дома и все в порядке. Но это не сработало – и потому что Гилель не слушал, и потому что сам Йохай был не вполне уверен в том, что говорил. Их грустная квартира была не совсем домом. Да и сказать, что все в порядке, значило в некотором смысле преувеличить позитивность ситуации. И поэтому очень быстро вышло так, что Йохай подхватил ребенка на руки, отнес к машине, пристегнул к детскому креслу и тронулся с места.

– Домой! Домой! – кричал Гилель, и Йохай попытался улыбнуться ему в зеркале заднего вида. А потом сказал:

– Папа ищет! Папа ищет!

Они доехали до самой Герцлии-Питуах, но не нашли ничего хотя бы отдаленно напоминающего дом. И пустились в обратный путь, только когда Гилель устал от крика и заснул. По возвращении произошло маленькое чудо: Йохай увидел место для стоянки прямо под домом. И как раз в тот момент, когда он осторожно вытаскивал Гилеля из детского креслица и укладывал себе на плечо, он заметил соседку из здания напротив и того, кто трахает ее “до самой мамочки”, – они стояли на тротуаре и смотрели на него. Оба держали полные пластиковые пакеты из супермаркета.

– Сладкий какой! – прошептала соседка и поставила пакеты на тротуар.

Она потянулась погладить Гилеля, но остановилась.

– Все о’кей, – сказал Йохай и улыбнулся ей. – Можно потрогать, он не проснется. Он крепко спит.

Соседка погладила вьющиеся волосы Гилеля, пробормотавшего что-то во сне. Йохай впервые увидел ее вблизи, а не дрожащей тенью на балконе. Она была невысокой, с ужасной кожей и все время улыбалась.

– Это ваш самый маленький? – спросил тот, который трахал ее “до самой мамочки”, почти совсем лысый и с виду старше ее лет на двадцать.

– Единственный, – сказал Йохай извиняющимся тоном.

Тот, который трахал соседку “до самой мамочки”, рассказал, что у него четверо от одной там, которая с ним больше не разговаривает, и что старший уже в армии.

– Нет ничего лучше детей, – сказал он и провел рукой по остаткам волос.

Соседка и отец четверых ушли, а Йохай остался стоять, держа Гилеля на руках и глядя снаружи на свет в окне гостиной своего дома. Он знал, что Одая уже вернулась с учебы и наверняка очень беспокоится. Только теперь он сообразил, что, взяв с собой в машину вопящего Гилеля, забыл прихватить мобильник. Одая наверняка им звонила. Она будет сердиться, но очень быстро простит его, и расплачется, и расскажет, как она боялась – вдруг что-нибудь случилось. Он и впрямь плохо поступил, забрав вот так Гилеля и не предупредив. Если бы произошло наоборот, он бы тоже очень перепугался. Йохай слегка подбросил немножко сползшего Гилеля, уложил его чуть повыше на плече и сделал несколько шагов к подъезду. Снаружи стоял приятный запах, как после дождя, а Гилель был теплым, как грелка. Йохай втянул прохладный воздух и позволил себе еще одно долгое мгновение на темной улице, прежде чем войти в подъезд.

“Ананасный краш”

Первый затяг делает мир цветным. Прибереги его на вечер – и после него тебя захватит любая фигня, вспыхнувшая на экране телевизора. Сделай его в полдень, прежде чем сесть на велосипед, – и почувствуй, как мир вокруг превращается в приключение. Затянись утром, как только проснешься, еще до кофе, – и это даст тебе сил выползти из кровати или заснуть еще на несколько часов.

Первый затяг дня – это как друг детства, как первая любовь, как реклама жизни. Не как сама жизнь, которую, если б мог, я бы давно вернул в магазин. А в этой рекламе нет никакого напряга: все красивое, все движется, все вкусное и все включено. После первого затяга будут еще затяги, которые смягчат окружающую реальность, сделают день выносимым. Но это уже не то.

Я всегда делаю свой первый затяг на закате. От школы, где я работаю, до моря меньше километра. Я заканчиваю в пять, когда нервная мама Равива из второго “А” приходит – всегда последней – забрать своего сопливого ребенка. У меня остается время поделать дела, выпить кофейку на Бен-Йегуде или на Ярконе, а потом выкатиться на набережную. Там я с волнением жду, когда солнце поцелует море. Как ребенок ждет, что его поцелуют на ночь. Как прыщавый юноша на школьной вечеринке ждет своего первого