Поломка на краю галактики - Этгар Керет

За праздничным столом, стоило ему немного выпить, Гудман любил рассказывать детям, как еще молодым акушером он впервые столкнулся с матерью, оставившей ребенка, больного старостью. Как он усыновил этого ребенка и за три года сумел научить его всему, для чего другому ребенку понадобилось бы лет двадцать. Гудман любил взволнованно описывать, как этот ребенок развивался у него на глазах в бешеном темпе, напоминая фильмы о природе, в которых показывают, как растение пробивается из земли, покрывается цветами и вянет – и все это меньше чем за минуту. И вместе с ребенком, рассказывал Гудман, развивался его план помочь всем брошенным детям, которые остались наедине с огромными трудностями, вызванными их болезнью. Заведение, основанное Гудманом в Швейцарии, было открыто ради всех таких детей, больных и нежеланных. И для каждого строилась отдельная программа обучения, нацеленная на то, чтобы они как можно быстрее выходили в мир и жили в нем самостоятельно всю свою чудовищно короткую жизнь. И всякий раз, излагая эту историю, Гудман подходил к концу с глазами на мокром месте, а воспитанники вставали, и аплодировали ему, и кричали в восхищении. И А тоже вставал и аплодировал, но из горла его не вырывалось ни звука.

Надя

Чтобы выйти в мир, требовалось пройти экзамен на “жизненные навыки” у Гудмана. Экзамен, проходивший каждый месяц, соответствовал персональному учебному плану каждого воспитанника. И тот, кто сдавал экзамен на высший балл, переходил на этап личного собеседования.

На этапе собеседования, если верить слухам, Гудман задавал особо сложные вопросы. Атаковал, обижал тебя, иногда даже бил. Но, если собеседование удавалось пережить, ты выходил из ворот заведения, экипированный паспортом, рекомендательным письмом, рассказывающим о твоих способностях, тысячей швейцарских франков и железнодорожным билетом до одного из ближайших городов.

Больше всего на свете А хотел покинуть заведение. Больше, чем поцеловать женщину. Больше, чем услышать, как ангелы играют небесный концерт. Больше, чем нарисовать идеальную акварель. Больше всего на свете А хотел пройти экзамен на жизненные навыки и последующее собеседование и прожить оставшуюся ему недолгую жизнь на зеленом холме под синими небесами среди людей, а не только среди воспитанников и воспитателей.

Ежемесячный экзамен на жизненные навыки А провалил девятнадцать раз. За это время он успел увидеть, как многие воспитанники – зачастую более юные, чем он, и менее умные, менее настойчивые – покидают ворота заведения и уходят навсегда. Но он пообещал Н, что следующий, апрельский экзамен он сдаст. Н была младше его на четыре месяца. Она тоже училась рисовать, и поэтому А имел возможность встречаться с ней почти каждый день. Из четырех официальных языков Швейцарии в заведении изучались немецкий, французский и итальянский. Поскольку первым языком А был немецкий, а первым языком Н был французский, они могли общаться только кое-как. Но это не мешало А каждый день приносить Н маленькие подарки: бумажную чайку-оригами, которую он сложил и раскрасил для нее; настоящий цветок, который он выкрал из вазы в столовой; рисунок с похожим на Н крылатым существом, парящим над гигантским забором из колючей проволоки.

Н упорно называла А именем, которое она для него придумала, – Альбер. Он, в свою очередь, называл ее Надей – именем ловкой и печальной румынской гимнастки[17], которую однажды видел в старом ролике на уроке физкультуры. По правилам заведения воспитанникам давали имя и фамилию вместе с документами только в тот день, когда они выходили за ворота. А до тех пор было строго-настрого запрещены и имена, и прозвища, кроме буквы, назначенной в день их поступления в заведение. А знал, что, когда они с Н покинут заведение, оба получат совершенно другие имена и весь мир будет звать их теми именами, которые они получат. Но для него она навсегда останется Надей.

Тайный благодетель

Заведение существовало на пожертвования. И у каждого воспитанника был свой личный и тайный благодетель. Личный благодетель диктовал букву, которой назывался воспитанник, его будущее имя, его программу обучения и город на железнодорожном билете, который воспитанник получит в день выхода из заведения. Поскольку А говорил на немецком, а Надя на французском, они сделали вывод, что железнодорожные билеты, которые им дадут, отправят их в разные швейцарские города. И вместе разработали план: первый, кто прибудет на железнодорожную станцию, выцарапает на самой северной скамейке название города, куда он едет. А когда приедет в город, каждый день ровно в семь утра будет стоять как штык у главного входа местного центрального железнодорожного вокзала и не пропустит ни дня, пока им не удастся воссоединиться. Но до этого им обоим нужно было сдать экзамен. Надин тайный благодетель хотел, чтоб она стала врачом, это было совершенно понятно из ее личной учебной программы. На прошлом экзамене она завалила анатомию, но в этот раз обещала А, что придет подготовленной. Будущее, которого желал для А его тайный благодетель, было менее понятным. Одновременно с занятиями по искусству в персональном учебном плане А особое внимание уделялось социальным навыкам и владению языком. Среди прочего, А учился писать глубокие статьи и говорить перед публикой. Хотел ли благодетель А, чтобы тот стал ведущим художником в своей области? Возможно. Так или иначе, он, видимо, попросил, чтобы А отрастил густую, лохматую бороду, подходящую для богемного художника. Так что, в отличие от других воспитанников, А так и не выдали средства для бритья. А когда он однажды поднял этот вопрос в беседе с Гудманом, тот покончил с делом одним лаконичным предложением, суть которого сводилась к тому, что А должен сосредоточиться на ближайшем экзамене, вместо того чтобы “размышлять о глупостях”. А, в свою очередь, верил, что его благодетель хотел, чтобы он отрастил бороду, потому что у самого благодетеля была борода. Однажды сквозь застекленное окно напротив спортзала он заметил, как Гудман беседует со стариком с длинной белой бородой. А как раз сделал круг по спортзалу и ясно увидел, что Гудман показывает на него пальцем, а старик сосредоточенно следит за ним и кивает. Что подтолкнуло пожилого человека вложить собственные деньги в образование брошенного ребенка? Сердечная доброта? Щедрость? Желание замолить ужасные прошлые грехи? И почему он решил поддерживать именно генетически больного ребенка, а не, например, гениального ребенка, который мог бы с его помощью развить свои исключительные таланты и помочь всему человечеству шагнуть вперед? А задавался вопросом о том, насколько сам был бы готов сделать подобное