Рассказы об эмоциях - Марина Львовна Степнова

По утрам я начала бегать вдоль моря по земле. Раньше я тоже могла бегать, по крайней мере в те недели, когда мужа не было дома, но начала именно сейчас. Далеко в море копошились плотные шерстяные тела морских котиков. Маленькие живые запятые. Они радовали меня, делали меня счастливой только потому, что жили. На бегу я весила как моя прозрачная печаль, полностью состояла из нее.

Про то, что я ушла от мужа, узнали все в городе. Про его попытку заставить меня смеяться на дне рождения – тоже. Пациенты шептали мне особенно вежливо, ток струился особенно бережно, сестры и врачи улыбались при встрече болезненно. Хирургиня, извергая дым из своего викингового рта, спрашивала, как я. Я говорила – отлично, в светлой печали. Она улыбалась, будто мы жили в настоящей Скандинавии.

Через три недели муж пришел в поликлинику. Вломился в мой кабинет ледяным потоком. Стал кричать, требовать, обвинять. Пациенты соскочили с токов и вышли из кабинок. Я предложила ему поговорить на заднике поликлиники, но муж не сдвигался с места. Он рассказал, что отрезал челку тогда в кухне, потому что так придумал знакомиться с девушками, потому что он разглядел меня еще в комнате и я ему понравилась. Он делал так раньше, ходил со странной челкой, и работало, и вот только на мне женился. Той, что не умеет любить, благодарить и чувствовать. Стеклись врачи и сестры. Я злилась на всех больше, чем на мужа, за то, что пришли наблюдать за нашей чиповой драмой. Тут появилась хирургиня-викинг и вывела мужа на задник поликлиники. Когда я, извинившись перед пациентами и коллегами, туда тоже вышла, хирургиня курила уже одна. Все сделалось тихим и бело-серым, обычным для этого города. Я сказала, что испытываю прозрачную печаль. Хирургиня нагнулась ко мне и поцеловала меня в губы. Я не ответила на ее поцелуй, но улыбнулась ей в поцелуе.

* * *

С мужем мы больше никогда не разговаривали. Он звонил несколько раз моей маме уже после посещения меня в поликлинике, та звонила мне, ругала меня за бессмысленную жизнь и за мучение мужа. Нас с ним развели просто и быстро. Я встречала его в «Пятерочке», по несколько раз за две недели через три, почти всегда он вел за собой какую-нибудь молодую женщину, как ребенок куклу. Очень гордо. Специально останавливался вместе с ней рядом с теми полками, где была я. Поначалу мне было смешно. Он все-таки смог меня рассмешить. Я смеялась не ртом, а внутренностью живота. Открыла, что где-то там был мой специальный орган для настоящих улыбок и смеха. Потом при встрече с бывшим мужем я стала испытывать темно-синюю тяжелую печаль и жалость. Он перестал попадаться мне в «Пятерочке», один из моих кварцевых пациентов сказал, что бывший муж уплыл куда-то на заработки. Мама звонила мне, один раз к разговору присоединился отец, они звали меня домой. Вернуться в институт. Через полтора года я встретила бывшего мужа в «Пятерочке» с ребенком на плечах и женщиной. Он выглядел очень печальным и не заметил меня. Мне это понравилось, моя печаль стала легкой и вознеслась к потолку с выцветшими советскими фресками с колбасой, треугольниками молока и исполосанными буханками.

Все плыло спокойно и хорошо. Мама звонила еще реже и говорила, что я бесполезная, как панда, но панды хотя бы милые. Но я не считала себя бесполезной. Я жила как хотела и тем самым приносила пользу себе. А еще я официально занималась магией в настоящей поликлинике и помогала этой магией людям. На электрофорез начал ходить подросток. Их лечилось несколько, но эта была особенная. Она жила в деревянном доме на берегу за сопками. Вроде бы вместе с матерью или бабушкой. Лечила дыры-провалины на щеках и лбу после, кажется, тяжело перенесенной оспы. Такие глубокие, как упреки, овальные и круглые емкости на лице. Подросток замазывала их грунтовкой, но они все равно торчали своей провальностью. Подросток ходила через сопки в поликлинику раз в неделю. В маске-макияже. Не пошлом, умелом. В джинсах, кроссовках, короткой куртке, выдающей себя за кожаную косуху. С длинными русыми волосами с синими прядями, с соплями все время, потому что без шапки. С черной твердой сумкой, тоже под кожу. Кроссовки ее были всегда странно-белые и чистые. Будто она надевала их переобувкой только уже в поликлинике.

Еще во время первого ритуала она спросила меня, чего я такая печальная, плохо ли муж меня ебет или еще чего. Я удивилась сама себе, что не удивилась ее манере. Ответила, что муж ебет ок, а печаль моя светлая, совместимая со счастливой жизнью. Девочка сказала, что я обязана улыбаться ей, потому что я оказываю сервис. И вообще должна по жизни смеяться и улыбаться, потому что иначе демоны настигнут меня. По-настоящему они боятся только смеха, объяснила она. Каждый раз, когда она приходила, ее блестящий рот выдавал один-два-три матерных, взрослых, старомодных, подбетоннозаборных анекдота про секс, или запор, или какую-то другую телесность. Некоторые анекдоты казались мне интересными, но я не собирательница, не антрополог. Мне хотелось найти у подростка кнопку и сделать ее потише. Я зашикивала ее, уговорила не шутить или шутить потише, произносимые ею тексты слышали другие пациенты, пару раз совсем дети. Некоторые взрослые и невзрослые похихикивали во время ритуалов из своих кабинок, слыша несвежие эти истории. Я нет. Я уставала. Спрашивала, где она такого понахваталась. Она отвечала, что читала в анекдотных сборниках. Я вспомнила, что находила такие на даче у родителей, брошюрки с цветными обложками, на которых чаще всего были изображены женщины с очень большими молочными железами и в коротких юбках, тещи, зятья, политики, внутри книжек нестройным черно-белым отрядом наползали простые анекдоты, а на последних страницах выстраивались, ждали своего времени кроссворды со сложными вопросами. Я догадывалась, что эти брошюрки работали отвлечением от жути 90-х и нулевых, где читателей хотели рассмешить и расслабить низменно, а в финале напомнить, что у них высшее образование. Меня ископаемые истории огорчали и пугали, особенно тот формат, в котором они мне транслировались.

Теперь я нервничала, боялась наступления сред, когда приходила подросток, больно моргала при рассматривании ее файла, надеялась, что пациентов будет меньше во время ее лечения, старалась как можно быстрее подключать ее к системе и отключать, чтобы меньше слышать ее. Через раз она интересовалась своим хрипловатым голосом: че, не смешно? Хирургиня предлагала мне поговорить с ней. Я благодарила, но отказывалась. Мы недавно ходили в кафе, хирургиня предложила мне встречаться, и я тоже отказалась, хоть