Монгольский след - Кристиан Гарсен

— Это правда, что ты заменишь Пагмаджав?

Чэнь Ванлинь 2

Чэнь-Костлявый выводит на сцену новых персонажей

Автомобиль дрожал, раскачивался, иногда подпрыгивал на ходу, и Чэнь-Костлявый, склонившись над маленьким блокнотом с синей обложкой, упражнялся в фехтовании шариковой ручкой, время от времени поднимая нос, чтобы взглянуть на проплывающий за стеклом монотонный пейзаж в зеленых тонах.

«Нет, — поправил он себя, — чтобы взглянуть сквозь монотонный пейзаж в зеленых тонах».

«Нет: чтобы взглянуть поверх проплывающего пейзажа», — снова поправился он, потому что, по правде говоря, смотрел он невидящим взором, с головой погрузившись в кладезь бурлящего воображения, и не смог бы отличить серого журавля от лошади Пржевальского, если бы ему случилось увидеть их рядом. Или, скажем, серого журавля от бочки кумыса. Или от самки яка. Или от мальчишки в грязных штанах, потной футболке и с прутиком в руке — такого, как тот, что минуту назад, стоя на краю колеи, отсалютовал их машине, равнодушно проехавшей мимо: Чэнь-Костлявый, блуждающий в дебрях своей фантазии, совершенно его не заметил.

Короткие остановки, которые Дохбаар делал иногда среди юрт знакомых кочевников, чтобы разузнать новости о чьем-нибудь племяннике, уехавшем в город, о кобыле, которая ожеребилась в прошлом месяце или о расхворавшейся бабушке и чтобы передать им городские лакомства, табак, кассеты с американской музыкой, консервные и кухонные ножи, открывалки для бутылок, конфеты, водку и всякие другие припасы, которые ему заказали при случае привезти, когда он наведывался в эти края в предыдущий раз, лишь слегка отвлекали внимание Чэня. Человек он был вежливый и поэтому тоже заходил вместе со всеми и юрту, перешагивая порог правой ногой, как того требует местный обычай, и ни в коем случае не топчась на нем: это, как ему подсказали, означало бы намерение подчинить или даже погубить хозяина юрты, имеете с остальными усаживался на одну из кроватей или на табурет, молча выслушивал фразы, которыми обменивались члены семьи, Дохбаар и Самбуу, причем этот последний даже не удосуживался переводить их французу, а ведь тот мог бы, в свою очередь, пересказать их ему, и так же, как остальные, принимал правой рукой, тоже следуя обычаю, протянутую ему пиалу с кобыльим молоком и, пригубив, передавал ее соседу, угощался, зачерпывая пальцами — опять же, правой руки, — кусочками сушеного творога, слегка прогорклого на вкус, и урюмом[59] — пенками овечьего молока. Впрочем, нужно сказать, всё это было для него не слишком интересно. По большому счету, его мысли были прикованы к толстой шаманке, которую ему пока что случалось видеть только спящей, к мальчишке, прозванному Сопляком, и к сочинению коротких, но связанных между собой историй, в которых фигурировали оба этих персонажа. Героями тех историй иногда выступали также француз и оба монгола, а еще Сюэчэнь и он сам, в них вплетались отрывки некоторых его снов, а будучи как-никак сочинителем, он приплетал к ним и сны, которых сам не видел, вставлял случаи из жизни, которые сам не пережил, добавлял россказни, которые никто ему не рассказывал, и многие из них не имели никакого отношения к пухлой монголке, сопливому мальчишке, французу и к нему самому. В данный момент, например, все его мысли были о том, как состыковать историю Пагмаджав, начатую им еще в Пекине, с приключениями хладнокровной красотки Нююрикки Эмберн, служащей в американской полиции, рослой блондинки финского происхождения, не интересующейся мужчинами, которая со своим подручным Рагнвальдом Холлингсвортом, светловолосым гигантом, чьи прадеды по материнской линии эмигрировали из Швеции в конце XIX века, отправилась в штат Юту на поиски Эзры Бембо — отшельника, уже десять с лишним лет жившего где-то в пещере среди пустынных гор. Этот Эзра Бембо время от времени навещал Мизру Самджак — молодую, но умную не по годам одинокую женщину, владелицу придорожного кафе на краю пустыни, неподалеку от шахтерского поселка Стейнкру. Случилось так, что Эзра запропал на несколько месяцев кряду, и Мизра забеспокоилась о его судьбе, а поскольку она даже не представляла, где именно находится его пещера, и не надеялась сама найти ее, то обратилась за помощью в федеральную полицию. В Пекине и потом за те немногие дни, что Ванлинь провел на Байкале, он успел написать первую часть этой истории: основное внимание там уделялось причинам отшельничества Эзры Бембо, пересказывать которые тут было бы не совсем кстати. Теперь же он занимался набросками второй части, начинавшейся с прибытия к Мизре пары рослых блондинистых полицейских с нордическими корнями в родословной. Верзила Рагнвальд был влюблен в красавицу Нююрикки, однако, хотя он и не отличался сообразительностью, по профессиональной привычке держался осторожно и всячески скрывал снедавшую его страсть к холодной блондинке, своей начальнице. Которая, в свою очередь, ни малейшим образом не показывала свой живой интерес к миниатюрной Мизре Самджак, чьи гибкие бедра и тревожный взгляд напомнили ей ее первую любовь — Мину Донахью. Но Мизра выглядела более несчастной, чем Мина: ее словно глодало изнутри беспокойство, она курила сигарету за сигаретой, хлестала кофе литрами, не забывая и про бурбон, и в первый же вечер по прибытии детективов позволила себе разоткровенничаться, виной чему были не только пары спиртного, но и необходимость хотя бы немного выплеснуть из себя опостылевшее чувство одиночества, с которым она жила вот уже многие годы, за исключением тех дней, когда, дважды в неделю, в ее кафе заезжали поужинать шахтеры или когда, гораздо реже, заходил за припасами Эзра. В простых, иногда грубоватых словах она поделилась воспоминаниями о соединявшей их животной нежности, за которой, вне всякого сомнения, крылась неловкая, безыскусная любовь: им вполне хватало недолгих свиданий, чтобы душа неделями, до следующей встречи, оставалась согретой. Хрупкая и печальная, Мизра рассказывала не спеша, хрипловатым голосом, надолго умолкая между фразами. Рагнвальд и Нююрикки были оба очень тронуты — так глубоко, что решили отказаться от своих тайных планов попытаться соблазнить: он — высокую сыщицу, которая даже не подозревала, что волнует своего помощника-увальня как женщина, она — маленькую хозяйку кафе, еще менее способную вообразить, что на нее запала эта высокая блондинка — насколько красивая, настолько же и суровая. Тем временем на окрестности опустилась светлая ночь, луна посеребрила похожие на гребешки волн отроги гор в глубине пустыни. Тишина стояла оглушающая. Мир казался более обширным, печальным и таинственным, чем выглядит обычно. Около полуночи все, выпив по последней, разошлись спать: Мизра — в свою комнату, Нююрикки — на раскладушке, установленной по такому случаю на кухне, а Рагнвальд — в машине, где у него