Однажды в лесу - Бибхутибхушон Бондопаддхай

спасло. Они издалека могут учуять человека по запаху — наверное, тогда ветер подул в другую сторону, а может, что другое, но слоны ушли от хижины. Там тоже люди вот так же гремят жестяными банками и жгут костры ночами напролет в страхе перед дикими слонами. Дикие буйволы здесь, дикие слоны там. Мы уже привыкшие, господин.

Была уже глубокая ночь, поэтому я вернулся к себе.

В течение двух недель Пхулкия-Бойхар полностью преобразилась. Едва только были высушены и стоптаны стручки горчицы и добыты семена, как отовсюду начали приходить группами люди самых разных профессий и занятий. Меварские купцы приезжали со своими весами и мешками из Пурнии, Мунгера, Чхапры и других городов, чтобы купить товар. Вместе с ними появились и носильщики с извозчиками. Не заставили себя ждать и продавцы сладостей: построив временные бамбуковые хижины, они открыли лавки и начали энергично торговать жареными лепешками-пури, пирожками-качо́ри, шариками-ладду и сладким сыром-калака́нд. Прилавки торговцев вразнос ломились от всяких дешевых и красочных безделушек вроде стеклянной посуды, кукол, сигарет, цветной ткани и мыла.

Затем появилось множество разнообразных исполнителей, которые пришли в эти края заработать деньги на своих представлениях. Они танцевали, наряжались Рамой и Ситой, вызывая всеобщее благоговение, собирали милостыню, нося в руках окрашенное киноварью изваяние Ханумана. Это было время, когда каждый мог заработать себе на хлеб.

Еще совсем недавно по пустынным полям и лесам Пхулкии-Бойха́р с наступлением вечера было и на лошади страшно проезжать, и глядя на радостный праздник жизни, который Пхулкия-Бойхор являла в этом году, я не мог не удивиться. Хохот детей, шум и гам, гудки дешевых металлических дудок, звон детских погремушек, позвякивание ножных браслетов танцоров — вся Пхулкия-Бойхар превратилась в огромную ярмарку.

Число людей тоже значительно увеличилось. Множество новых хижин и лачуг из бамбука выросли за ночь и тут и там. Чтобы построить здесь жилье, особых расходов не требовалось — в лесу можно было нарубить стебли и ветви бамбука, тамариска или дерева хурмы, крепкие веревки делали из сухих стеблей бамбука, к тому же физического труда все эти люди не боялись.

Вскоре сборщик налогов в Пхулкии пришел ко мне и сказал, что нам необходимо собрать налоги в казну поместья со всех людей, которые пришли сюда заработать деньги.

— Господин, организуйте здесь контору, как полагается. Я всех вам по одному приведу, и вы установите для них размер налога.

Со сколькими людьми мне удалось познакомиться благодаря этому делу!

Я работал в конторе с раннего утра и до десяти часов и затем после обеда, с трех часов дня и до самого вечера.

— Они долго здесь не пробудут, как только закончится молотьба урожая и всё распродадут, тут же разбегутся. Нужно заранее собрать с них налоги.

Однажды я увидел, как меварские ростовщики обмеряли зерно в одном амбаре. Мне показалось, что они обвешивали простодушных крестьян. Я сказал своим сборщикам налогов, чтобы они проверили их весы. Ко мне начали приводить группками ростовщиков, все они жульничали и подкручивали весы. Я велел прогнать их всех — никто не сможет нажиться на арендаторах моего поместья, с таким трудом вырастивших свой урожай.

Вскоре я понял, что не только ростовщики, но и многие другие тайком пытались облегчить чужие карманы. Бумажные деньги тут были не особо в ходу — покупая что-то у торговцев, земледельцы обычно расплачивались зернами горчицы, и часто они, особенно женщины, давали намного больше зерен, чем стоили их покупки. Они были простодушны и доверчивы, и выудить у них семян в четыре раза больше настоящей стоимости товара не составляло никакого труда.

Мужчины тоже были не особенно разборчивы в вопросах денег. Они покупали импортные сигареты, обувь и одежду. Как только в их домах появлялись деньги от продажи урожая, они с женами сразу становились беспечными: женщины скупали разноцветную одежду, стеклянную и эмалированную посуду, целыми свертками уносили из лавок со сладостями ладду и качори и спускали на ветер много денег, отдавая их танцорам и певцам. К этому добавлялись пожертвования во время пуджи Раме и Хануману, а также посыльные заминдаров и ростовщиков, напоминающие об оплате налогов и долгов. Бодрствуя холодными зимними ночами напролет, крестьяне с таким трудом охраняли свой урожай от порчи дикими буйволами и кабанами, боролись со змеями и тиграми-людоедами, а теперь без тени сомнения беззаботно растрачивали в течение этих двух недель свой годовой заработок.

Единственное, что радовало, — никто из них не пил вино или ара́к[83]. Гангота и безземельные брахманы такого пристрастия не имели — конечно, многие пили бханг[84], но его не нужно было покупать: в лесах Лобтулии и Пхулкии имелись целые заросли конопли, и не составляло труда нарвать там листья и приготовить напиток, всё равно никто следить не станет.

Однажды Мунешшор Сингх пришел и доложил, что какой-то человек убегает что есть мочи, чтобы не платить налог, и, если я отдам распоряжение, они его поймают и приведут ко мне.

— Что значит «убегает что есть мочи»? На своих двоих?

— Несется, как лошадь, господин, сейчас уже, наверное, пересек большое озеро и достиг кромки леса.

Я велел поймать наглеца и привести ко мне.

Не прошло и часа, как несколько сипаев притащили беглеца в мою контору.

Увидев мужчину, я лишился дара речи. Ему было никак не меньше шестидесяти лет, весь седой, лицо избороздили морщины. Глядя на него, я подумал, что он, должно быть, долгое время недоедал и, только попав на ярмарку Пхулкии-Бойхар, смог как следует наесться.

Мне сказали, что он наряжался воришкой масла и за несколько дней заработал много денег на своих представлениях; жил в хижине под баньяном Грэнт сахиба. Сипаи уже несколько раз напоминали ему, что нужно уплатить налог, потому что сбор урожая вот-вот закончится. Условились, что сегодня он всё уплатит, как вдруг после обеда они узнали, что мужчина собрал свои пожитки и собирается дать деру. Когда Мунешшор Сингх пришел разобраться, в чем дело, он увидел, что беглец уже направляется из Пхулкии в сторону Пурнии. Услышав крики Мунешшора, он побежал со всех ног. А что произошло дальше, я знаю.

Но я как-то засомневался в истинности слов сипаев. Во-первых, если под «воришкой масла» понимался маленький Кришна, то разве был возраст этого мужчины подходящим для этого? Во-вторых, как поверить, что он мог бежать со всех ног?

Но все присутствующие клялись, что и то и другое было в самом деле.

Я спросил его строго:

— Почему ты так подло поступил? Разве не знал, что нужно заплатить налог заминдару?