Прощание с пройденным - Владимир Николаевич Крупин

Шел из испанского посольства, выступал. Ливень, всего исхлестало, даже и майка мокрая. Но радовался: хоть немного получил ощущения Крестного хода, особенно третьего дня, когда перед Великорецким полощет ливнем. Потом радуга. Сейчас они подходят к церкви Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.

У меня питание в телефоне ослабло и зарядника нет. Но всё ясно так вижу, знаю, как дальше пойдут, как будут читать Акафист святителю Николаю.

И как все мы будем ожидать следующего Крестного хода. И пойдут крестоходцы! Хоть камни с неба вались, пойдут!

– ЕСЛИ БЫ АДАМ И ЕВА были китайцы, они бы съели не яблоко, а змею.

– ТОВАРИЩИ, ВСЕ МЫ, товарищи, друг другу товарищи, но, товарищи, среди нас есть такие товарищи, которые нам, товарищи, совсем, товарищи, не товарищи.

МУЗЕИ ПОЭЗИИ. Иранское министерство культуры самое большое и могущественное. В стране высочайшее отношение к поэзии. Музеи Хафиза, Хайяма, Джами, кажется, ещё Руми (Джалалэддин), Низами, Фирдоуси, потрясают величием и… и посещаемостью. Есть вообще музей безымянного поэта-дервиша. Это не домики, не мемориальные музеи-квартиры, это городки в городах. Штат обслуги. Аллеи благоухающих цветов, кричащие павлины, журчащие светлые ручьи, песчаные дорожки. Потоки людей. Вход бесплатный. Школьники, экскурсии, но полным-полно и самостоятельных взрослых, пришедших по зову сердца. Именно здесь знают Есенина, Пушкина, тогда как в Европе я напрасно пытался говорить о величии русской поэзии. Европе трущобы Достоевского подавай. А тут: «Свирель грустит. О чём поёт она? – Я со своим стволом разлучена. И потому, наверное, близка тем, в чьей душе и горе и тоска». А вот совершенно замечательное: «Любовь честна, и потому она для исцеления души дана… Я плачу, чтобы вы постичь могли, сколь истинно любил Меджнун Лейли».

Но при всём уважении к принимающей стороне я деликатно уклонился от прохождения через ворота поклонения Корану. Отстал, стал торговаться за часы с восточным орнаментом на циферблате. Потом догнал делегацию и гордился, что выторговал некую сумму. Принимающая сторона деликатно не заметила моего манёвра.

Часы идут.

ОТЕЦ СО ВНУКАМИ: – Кто самую большую шляпу на Руси носил? Пётр Первый? Нет. Простая теорема: у кого голова всех больше. А что такое колокол? Били кол о кол. А что после чаю? Десерт? Думайте… Воскресение. Чаю воскресения мертвых! Так-то. Спокойно всё, луна сияет и наш табор с высоты тихонько освещает.

Мама: – Ну, заборонил. – А маме невдомёк, что таким образом отец даёт мне понять, что у него ещё есть кой-какие запасы для продолжения радости жизни. Говорит маме: – Мамочка, золото ты моё. – Золото была, да помеднела.

Внукам: – Шарада: Первый слог – крик птицы, второй – в болоте?.. Карр… дальше?.. тина, правильно! А это что? Наши святки высоки? Это: Наши с Вятки, вы с Оки. – У вас ричка яка? – Ока. – О, то ж и у нас така. А это кто: «Тихохонько медведя толк ногой»?… Это дедушка… Крылов! – И меня отец тихонько толкает ногой под столом. – «Проказница, прости ей, Боже, тихонько графу руку жмёт». Мама: «Отец, что ж при детях-то?». – «Это не я, мамочка, это Александр Сергеич».

ЕВРЕЙ ИДЁТ к врачу за бюллетенем за год до болезни, русский за час до смерти. Война: Еврей русскому: «Ой беда, ой беда. Доставать вагон надо, мебель грузить, деньги в золото переводить. Русскому (с упрёком): Тебе хорошо: взял винтовку и пошел. Или: Русский солдат из госпиталя идёт снова на фронт, евреям: «Здорово, мичуринцы! – Почему мы мичуринцы? – Так мы воюем, а вы хреном груши околачиваете». Или: «Здорово, вояки! – Мы – вояки? – Да. Мы Берлин взяли, а вы Ташкент». Ещё: Идут пять евреев, навстречу два парня. Евреи: «Давайте убежим: их двое, а мы одни».

И таких анекдотов было море. Отчего-то же они возникали?

Так как я первого еврея увидел в армии, то они были мне интересны. Правда, в школе был учитель Бернгардт (не выговорить) Иосифович, из эвакуированных, он, заметив мою склонность к литературе, всё советовал читать Эренбурга. Тогда я национальностей знал уже много: татары, марийцы, удмурты, мордва, чуваши, так что добавке ещё одной нации не удивился. Да и что нация – все говорили на русском, все хотели быть русскими.

Но Москва меня крепко обуяла еврейским вопросом. Ещё бы: телевидение, на котором, кстати, было очень много «ташкентских» евреев, они получили московскую прописку и жильё после ташкентского землетрясения, радио, издательства, Союз писателей… сплошь евреи. Особенно театр. Я любил театр с малолетства. Пьесы писал, в школьном театре играл. «Ах, какие у вас диалоги, ах, вы рождены для театра», – этого я наслушался во многих московских театрах. Что ж не ставили? Ответ простой и грубый – не хотели к кормушке чужого пускать. Все же завлиты евреи. За нос водили. Читки устраивали, роли расписывали. Больше всего пережил на Таганке. При Любимове, с его одобрения, начали репетировать «Живую воду». 81‑й год. Свежесть смерти Высоцкого. Театр трясло. Даже плановый ремонт зала истолковали как удар по свободомыслию. Пьянки тоже были.

Но пьесу репетировали азартно. Я ходил в театр как в дом родной. Меня там уже считали своим. На репетиции стоял у задних кресел, откуда осветительница Оля давала свет на сцену. Она была не равнодушной работницей, слушала и смотрела. Когда ей нравилась какая реплика, она поворачивалась ко мне и говорила: «Ну вы нормально!»

Актёры Таганки искренне сопереживали, когда на просмотре новый главный режиссёр Эфрос посмотрел и сказал совершенно оскорбительно: «Ну, это воскресенье в сельском клубе».

В общем-то я не жалею, что всё так получилось. Как говорится, дополнительные знания. Тем более, сорок лет прошло. Вспоминаю Таганку с благодарностью. Тогда они ещё не разбежались по враждебным станам. Молодые, весёлые, всё друг о друге знали.

В АКТЁРСКОМ БУФЕТЕ

Сидит в буфете за кулисами ещё не старый, очень знаменитый актёр. С ним за столиком четыре женщины: первая жена, вторая, та, с которой сейчас живёт, и четвёртая, любовница, с которой сегодня ночевал. И все жёны эту любовницу допрашивают. Спал он с ней, не спал, это никого не интересует, всех их (а они все Лёню любят) волнует его здоровье. Ему плохо. Держится за сердце, за желудок, за печень, за голову. Виновато поглядывает на первую жену. Первая и вторая жена поглядывают на третью мстительно и насмешливо: увела мужа, получай то же. Им главное: что ели, что пили, поспал ли он, это важно: у него сегодня съёмка,