Девушка с кувшином молока - Маттиас Роземонд

отрыгнуть и откладывает в сторону, вручив погремушку. Малышка восхищенно рассматривает предмет и сучит ножками. Пробует сунуть погремушку в рот, но та слишком большая.

Кат тем временем застегивает лиф.

– Мне кажется, я знаю, что делать с Виллемом.

– Ты?

– Да, я. Только нужно сделать две вещи, которые, наверно, будут тебе не по душе… То есть не наверно, а точно.

– О господи! Я ничего не понимаю.

– Ты же помнишь о моей клятве?

– Какой еще клятве? – Кат озадаченно смотрит на меня.

– Конечно, помнишь. – Мне насилу удается скрыть досаду. – Никогда не заговаривать о том, что случилось.

– Ах, эту. И что?

– Боюсь, мне придется ее нарушить.

Кат собирается ответить, но в комнату врывается маленькая Мария – как раз стала дотягиваться до дверной ручки. Она показывает матери жемчужную сережку, зажатую в свободной руке.

– Что это, мама?

– Где ты ее взяла? Это настоящая жемчужина! Схватила со столика в соседней комнате?

– Можно мне ее себе забрать? – спрашивает Мария в ответ.

– Нет, милая, это дорогая вещь. Положи на место.

– Папа и мама разговаривают, отнеси назад, – говорю я.

Мария никуда не уходит, наоборот, взбирается на кровать. Немного подумав, она спрашивает:

– А что такое жужина?

– Не жужина, а жемчужина, – улыбается Кат.

– Откуда она берется?

– Спроси у отца.

Дочь поворачивается ко мне.

– Что это, папа?

– Мама же сказала, жемчужина. Их достают из воды, из грязного ила.

– Как это? Они прямо так и лежат на пляже?

– Нет, прячутся внутри скользких и липких устричных раковин.

– А кто их туда прячет? Принцессы?

– Может быть. Говорят, это всего лишь простая песчинка.

– Не может быть! – недоверчиво восклицает Мария.

– Может. Если набраться терпения, можно превратить песчинку в жемчужину.

Мария рассматривает сережку с еще большим изумлением.

– И кто же их достает?

– Ловцы жемчужин. Жемчуг очень дорогой, только красивые и богатые женщины его носят. Может, тебе тоже доведется как-нибудь надеть ожерелье или сережки.

– Мама, а ты когда-нибудь носишь эти сережки?

– Если хочешь, надену сегодня.

– А есть жемчужины для папы?

– Нет, но папа может их нарисовать, и, между прочим, очень красиво. Он может превратить краску в жемчужину, никакая морская песчинка ему не нужна.

Мария уже не слушает – спрыгнула с кровати и бежит к зеркалу, перебирая короткими ножками. Девочка забирается на стул и подносит сережку к уху.

Мы с Кат переглядываемся. Мы делим не только нежность, родительство и радость, но и сомнения, особенно если нужно высказать что-то, чего так боится другой.

23. Катарина

Люди сделаны из гнилой древесины, любит повторять моя мать, прежде всего, объясняя пороки собственной семьи. Оттенок горькой насмешки в этих словах убеждает ее в собственном превосходстве… Или же утешает при взгляде на себя со стороны. Мария Тинс угодила в ловушку, расставленную меж двух поколений, ибо надеялась отдалиться от предков с их сомнительными добродетелями, но дала жизнь новому прощелыге. Мой брат ведет себя нелучшим образом, но покуда он держался от нас подальше, мать убеждала себя, что здесь, в Делфте, ей удалось начать заново и ее примерное поведение покрыло старые долги.

Однако Виллем появляется у нас все чаще, и мать сутулит плечи все сильнее. Она промокает платком уголки глаз, усмехается с неодобрением, снова заводит речь о гнилой древесине порой с сожалением, порой чуть ли не с гордостью за то, что Создатель возложил на нее столь тяжкое бремя, и с раздражением прихлебывает свой чай.

Мы никогда не обсуждаем Виллема, разве что если темы совсем не избежать, но и тогда говорим обиняками. Слишком велика боль, каждое неверно выбранное слово только подольет масла в огонь. Кроме того, что тут скажешь? Матери все известно, и я знаю, что она знает. Стоит ли мне таить обиду, что она слишком поздно велела прибить щеколду на дверь моей спальни? Вот уж нет, ведь сколько раз я, поддавшись на мольбы Виллема, открывала ту дверь своими руками.

Когда это началось?

Мы лежим в кровати, мне пять, ему десять. Он говорит, что всегда будет меня защищать. Конечно, отец злой. Мы слышим, как родители бранятся внизу, причем мать тоже за словом в карман не лезет. Виллем на всякий случай держит под одеялом палку, крепко сжимая ее в руках. Он пообещал, что огреет ею отца, если тот поднимет на меня руку.

Виллем силен, но пока еще недостаточно. Только в пятнадцать он сможет уложить отца на обе лопатки. Все предыдущие ссоры заканчиваются тем, что Виллем лежит на полу, часто в крови. Он даже гордится выбитым зубом и часто оттягивает губу, чтобы показать мне дыру. Через отверстие удобно свистеть, заявляет он. Вот только у него вообще маловато талантов, а тот, что по части музыки, так вообще на последнем месте. Однако печаль и гордость внутри его сплетаются в ядовитую смесь.

Все чего-то или кого-то боятся, только не Виллем. Боль не имеет над ним власти, он ввязывается в драку с парнями на голову выше его. Мои угрозы его только смешат, он наслаждается моим страхом, словно путает его с уважением и не знает других способов его завоевать.

Год назад Виллема отсюда выволакивала городская стража. Их оплеухи не произвели на него особого впечатления. Он смотрел на меня, словно говоря: «Гляди, сестренка, мне все нипочем!»

Только с Таннеке он не отваживается мериться силой. Не то чтобы он ее слушал, но боится утратить мое сочувствие. Женщин надо защищать, а не колотить. Он все еще считает, что защищает меня, и думает, что я тоже так это воспринимаю, что у меня к нему слабость. В последнем, впрочем, я с ним согласна.

Есть и еще одна причина, почему он побаивается задевать Таннеке: однажды она дала ему отпор. В тот день мать назвала его никчемным бездельником, и Виллем разозлился. Как обычно, он ходил кругами и маялся похмельем. Похоже, все еще досадовал на того, с кем накануне повздорил в кабаке, и только искал повода сорваться. Он принялся честить мать на чем свет стоит, при этом размахивая ножкой от стола. Скорее всего, он просто валял дурака и вряд ли собирался драться, но мебели и картинам в комнате угрожала опасность. Все произошло у меня на глазах. Таннеке ухватила глиняный кувшин и, подобравшись сзади, без тени сомнения треснула Виллема по голове. Он постоял пару мгновений, словно осмысливая, что произошло, и рухнул как подкошенный – выпустил ножку стола и раскинул руки, словно собирался приподнять земной шар.

Таннеке повернулась к матери, все еще держа в руке