Девушка с кувшином молока - Маттиас Роземонд

ничего изменить. Да, я добровольно отдалась Виллему. Да, я сострадала, хотела сохранить худой мир, хотела отдать что-то взамен. Ян никогда не поймет, почему я сдалась на милость насильнику, он только еще больше запутается.

Только богу известно, что за картину он тогда напишет!

Я только хочу, чтобы он простил и забыл. Но самое главное, я не хочу, чтобы наши дети стали следующими в этой веренице горестей.

24. Таннеке

Как и следовало ожидать, Виллем в тот же вечер заявляется на порог и тарабанит в дверь, бранясь на всю округу. Затем начинает выкрикивать нас по именам. Как хорошо, что я вовремя заперла двери. Пускай на улице и останется.

Виллем подбирается к окну и пьяно вопит, что Мария Тинс не имеет права называть себя матерью. Та закрывает уши руками и съеживается, ей на глаза набегают слезы. В конце концов, она не выдерживает и поспешно уходит наверх.

Просыпается малышка Элизабет, а за ней и маленькая Мария. Мария Тинс кричит сверху Катарине, чтобы успокоила детей. Я предлагаю помощь, но Катарина наотрез отказывается. Ей легче успокоить детей, чем саму себя. «Иду, иду», – кричит она матери.

Я остаюсь одна с проклятиями, сыпящимися в окно. Нет, это невыносимо! Встаю и подхожу к окну. Велю Виллему убираться прочь и проспаться. Никто ему не откроет.

– Так куда мне идти, если вы меня не пускаете?

– На постоялый двор, куда же еще.

– Таннеке, открой, я просто хочу поговорить! Вот увидишь, все будет хорошо.

– Ваша мать не желает вас видеть в таком состоянии.

– Да я вовсе не пьян, ты же меня через дверь не видишь! Пусти, тут дождь идет.

Подумаешь, пара капель. Переживет.

Виллем бьет в стекло. От души надеюсь, что оно выдержит. Конечно, мне следовало вовремя закрыть ставни.

Виллем начинает подвывать, словно дитя малое.

– Таннеке, если не откроешь, придется пойти на постоялый двор, что напротив. Подумай сама, что дальше будет? Увижу Яна, а я на него зол. Если он опять не станет отвечать мне на вопросы, я там все разнесу.

– Ну, вот видите, вы пьяны.

– Ты меня сама вынуждаешь, мне надо с кем-то поговорить.

– Все крушить направо и налево, это разговор, по-вашему?

– Я, черт возьми, требую объяснений, что означает эта его картинка! Имею я право знать? Господи, Таннеке, тут такая холодрыга!

– Да какая вам разница? Картину продали в другой город, Ян усвоил урок, можете не сомневаться.

Позади скрипит лестница. Поворачиваю голову: в дверном проеме стоит Катарина в халате и, скрестив руки, слушает нашу милую беседу.

– Ты-то откуда знаешь? – недоверчиво спрашивает Виллем.

– Он мне сам сказал. Он же пишет мой портрет в кухне, сами видели. Вам вообще не стоит переживать.

Чем дольше он молчит, тем больше надежды, что уберется восвояси.

– А Кат что думает? Он ведь и ее оскорбил…

Быстро поворачиваюсь к ней. Кат молчит, кажется, решила, что лучше не вмешиваться.

– Ваша сестра желает, чтобы он наконец-то начал зарабатывать, для этого надо написать достойную картину, поэтому лучше оставить его в покое. Я замолвлю за вас словечко. Если у него будет много заказов, вам это только на руку, наверняка и вам что-то да перепадет.

– Ага, как от материнского наследства.

Что ж, тут он прав. Прошлым летом Виллем остался страшно недоволен своей долей.

Снаружи что-то происходит. Слышу еще один мужской голос и смех. Похоже, Виллем повстречал знакомца и завел с ним беседу.

Голоса удаляются. Слава богу, убрались подальше.

Все стихает. Только тогда Катарина успокаивается и садится, но все зыркает на дверь, словно Виллем вот-вот появится.

Передаю ей шитье. Она принимает его и неохотно работает иглой.

Мы молчим. По улице проходит ночной дозор. Должно быть, время около одиннадцати.

Минутой спустя мое сердце вздрагивает, потому что Виллем снова тут как тут. О господи! Опять все сначала?

Ставни теперь закрыты, но мы все слышим.

– Эй, вы там? Свет горит! Я вас вижу! Откройте дверь, черт вас возьми!

Я подскакиваю на стуле, но Катарина спокойна. Я наблюдаю за всем, что происходит, ни капельки не понимая. Она встает, выходит из комнаты, отпирает дверь и впускает Виллема. Я слишком поражена и не успеваю ничего сделать. Катарина обнимает брата. Тот разражается рыданиями, гладит ее по волосам, ласково шепчет слова, которых не разобрать.

– Таннеке, принеси полотенце, – просит Катарина.

Я приношу.

Она вытирает ему волосы и спрашивает, не принести ли поесть. Он трясет головой. Виллем стоит уже без плаща – крепкие ручищи безвольно висят вдоль тела.

– Ты точно не голоден?

Он снова качает головой.

– Пойдем наверх.

– Хозяйка, – бормочу я. – Кровать на чердаке не застелена.

– Значит, поспит у меня. Всем будет лучше.

Виллем бредет за ней покорно, как барашек. В наступившей тишине слышу, как колотится мое сердце. Кто-нибудь на свете объяснит мне, что сейчас произошло?

Четверть часа спустя, прибрав внизу, иду наверх со свечой в руке. Проходя мимо комнаты Марии Тинс, вижу, что хозяйка сидит на кровати, – поняла, что произошло, и требует у меня рассказа. Я предлагаю поговорить завтра, но Мария Тинс слишком злится на дочь и на сына. Она хочет, чтобы я вмешалась, но вскоре сама понимает, что ничего не выйдет, мне даже не приходится ей возражать. Она медленно забирается в постель, словно вконец обессилела от своих гневных слов. Желаю ей спокойной ночи и запираю дверь.

Останавливаюсь у двери в детскую, прислушиваюсь. Девочки уснули. Из-за двери Катарины доносится тихий шепот. Надеюсь, на том дело и кончится. Разворачиваюсь и тихо бреду к себе на чердак.

Примерно с час ворочаюсь в постели, о сне и речи нет. Внизу раздается стук в дверь. Я вскакиваю с кровати и бегу вниз. На пороге – несколько мужчин, озаренные светом двух факелов. Первым стоит начальник городской стражи, на нем широкополая шляпа, грудь перехлестнута двумя ремнями, на бедре висит рапира. Его ребята справа и слева держат факелы. Вместе со стражей в дом входит Ян.

– Боже, а вы-то что тут делаете?

– Виллем здесь? – спрашивает Ян.

– Наверху.

Он многозначительно смотрит на начальника стражи.

Мужчины поднимаются по лестнице. Я ступаю за ними и вижу, что Ян указывает на дверь в комнату Катарины.

События разворачиваются стремительно. Кажется, внутри дерутся, потому что там раздаются крики. Мария Тинс выглядывает из-за угла. Двое стражников под руки выволакивают Виллема в коридор, тот упирается, словно осел. Я отступаю вниз. Мария Тинс осеняет себя крестом. Девочки снова просыпаются и плачут, но никто не спешит их