Круг, петля, спираль - Анна Баснер

из членов Церкви и превращает его в телесный член Сатаны, следует с ревностным усердием позаботиться о том, чтобы в иные части мистического тела Христова не смогла проникнуть гнусная зараза сего опасного пятна, – давясь, прочитал он с листа и набрал побольше воздуха: – Также и установления святых отцов гласят, что лучше отделить ожесточенных еретиков от общества праведников, нежели пригреть сих гадов смертных на груди чистой нашей матери Церкви, к великой опасности для прочих верующих[4].

Простоволосая девица извивалась, истошно выкрикивая какие-то фразы. Ветер доносил только отдельные противоречивые слова: «девственница», «ношу дитя»…

– Мы, полномочные по сей части судьи, справедливым приговором объявили, что ты, Жанна, прозванная в народе Девицей, впала в различные заблуждения и грехи.

И Уорик принялся перечислять: схизма, идолопоклонство, вызывание демонов… Потом сообщил, что Жанне была предоставлена возможность подумать о спасении души, внять совету клириков, но она ею не воспользовалась, а, напротив, показала «дьявольское» и «лукавое» упорство, достойное высшего порицания. Федор слушал и обалдевал. Неужели брали формулировки из инквизиционных документов? Откопали же где-то. У Шекспира такого, если память не подводит, нет.

– Следовательно, мы снова приговариваем тебя к отлучению, каковое ты заслужила ранее, – заключил ведущий. – И провозглашаем тебя вероотступницей и еретичкой. Необходимо исторгнуть тебя из единого лона Церкви. Во имя Господа, аминь.

Палач обошел холм по кругу, тыкая факелом в хворост. Тут-то Федор понял, что факел горит, и еще как: сухие ветки, вероятно, обработали жидкостью для розжига. Бледный огонь вспыхнул в два счета. Повалил едкий дым. Федор непроизвольно зажал ладонью рот. Естественно, пламя горело низко, на безопасном от девицы расстоянии, но за счет перспективы складывалось ощущение, что языки огня вот-вот залижут еретичку, которая застыла, выгнувшись красивой дугой, на столбе.

Эффектно, надо признать. Да, эффектно. Куда более правдоподобно, чем в родном театре на Васильевском, где юная артистка усердно корчилась в пунцовых шелках, набросанных на сцену. Но почему начинают с казни? Ведь это уже середина пьесы. Хронология не бьется.

Человек в синем трико вновь извлек из рога длинный стонущий звук. Юркие люди с голубыми повязками обступили кучу, накрытую брезентом. Ухватили парусину с разных концов, подняли и оттащили, явив взорам зрителей ворох алых и белых искусственных роз. Закупленных, надо думать, оптом. Несколько поломанных цветков зацепились за ткань и были смяты вместе с брезентом. Барабанщики перешли на маршевый ритм.

Парень, сжимавший свиток, звучно объявил:

– Пэры Англии, делайте свой выбор.

Из хорошо одетой группы, где топтались Освальд и его товарищи, выступил первый лорд. Статный шатен с породистой гривой.

– Я Ричард Плантагенет, – представился он пронзительным голосом. – Кто истинный дворянин, пускай сорвет вслед за мной белую розу.

Он наклонился, протянул руку в черной перчатке, вытряс из кучи цветок и отошел вправо. Один из его дружинников, помощней, ухватил обструганный кол, окунул острие в бадью с краской и с размаха воткнул противоположный конец в землю под углом.

Тяжелые кровавые капли срывались с острия и падали на сухую траву. Барабанщики отбивали тревожный марш. Федор перевел взгляд на холм: Жанна безжизненно висела на столбе, ветер трепал ее соломенные пряди, двое стражников бдели в карауле.

Вышел следующий аристократ, в котором Федор узнал усталого парня – того самого, что накануне в лагере давал инструктаж по технике безопасности. Правда, вместо балахона сегодня он был облачен в подобающие его положению роскошные бордовые одежды.

– Я Эдмунд Бофорт, второй герцог Сомерсет. Кто хочет стоять за правду, лорды, сорвите алую розу.

Акт повторился, с той лишь разницей, что Эдмунд отошел налево. Его оруженосцы, как и их предшественники, воткнули в грунт «копье», предварительно искупав его в багровой краске. Федору стал ясен замысел постановщика: колья втыкали так, чтобы окровавленные острия были обращены друг к другу. Наглядный образ войны. Здорово.

И действительно – через четверть часа поляна враждебно ощетинилась. Выходили лорды, звучали помпезные имена и титулы: Саффолк, Вернон, Пемброк… Вскоре Федор перестал запоминать, кто есть кто. Выбирали розы, занимали сторону, неприязненно глядели.

Время от времени процесс прерывался и представлялись женщины у церкви; назвавшись, каждая накидывала на себя черную вуаль. Издалека это тоже было зрелищно и красиво – мрачная ползучая тень, которая постепенно скрывала женские головки. Вконец зачарованный Федор поймал себя на мысли: талантливая сценография, как жаль, что здесь нет нашего режиссера… Прямо-таки язык чешется подсказать ему пару решений.

Федор все ждал, когда вперед выступит Мейв. Это произошло в самом конце церемонии. «Я Марджери Джорден», – скромно представилась она. Федор присвистнул: шекспировская ведьма! Недурно. Платье ее на солнце отливало серебром, на рыжих волосах – полупрозрачная траурная фата. Одернула юбку – луч высек из браслета ослепительную искру. Федор решил, что, вернувшись в город, непременно вырежет для нее из дерева что-нибудь достойное (подвеску? оберег?), кельтское, раз она такое любит. Трилистник, скажем, или крест. А есть же еще один ирландский символ, Федор запамятовал, как называется: ладошки держат сердце в короне. Но это, пожалуй, больше подходит для кольца. Будет она носить деревянное, не драгоценное? Хотя кольцо – это, наверное, немного слишком, осадил он себя. Но что-нибудь непременно.

Когда розы были разобраны, барабаны смолкли. Человек в синем трико последний раз дунул в рог. Толпа на полигоне быстро поредела, игроки куда-то разбежались по окрестным лужайкам. Стражники стащили со столба бездыханную Жанну и унесли восвояси. Федор бестолково покрутил головой: Освальда, его названого папаши, не видно. Нужно возвращаться в лагерь? Или как? И что ему делать со своей ролью? У всего этого, наверное, есть некий общий сценарий… Начало было серьезное, гораздо серьезнее, чем он предполагал, свысока считая игры в лесу чем-то любительским.

После часа, проведенного на солнцепеке, жутко хотелось пить. Федор почесал в затылке. Раз он кузнец, ему нужно, видимо, быть в кузнице. Так, получается? Просто выбрать себе опушку посимпатичней, показательно развести костер и там сидеть? Но тогда нужен реквизит, а ребята растащили бутафорские мечи. А вдруг к нему реально придут за каким-то оружием? Дескать, выкуй мне латы, ты ж кузнец. Эх, надо было представиться резчиком, так бы хоть нашел, чем себя занять, складной нож-то всегда в кармане, а дерева вокруг полно.

Так, сказал он себе. Так. Выдыхай. Сейчас разберемся. Тебя тут вообще никто не знает. И ничего от тебя не ждет. Для начала надо попросту осмотреться, погулять, поглядеть, как тут играют. Может, придется что-то сымпровизировать, но зря ты, что ли, столько часов за кулисами провел? Давай, Федя, не робей. Тьфу, тогда уж Тедди, Теодор. Вон там, на тенистом пригорке под соснами, мнется кучка игроков. К ним Федор и отправился, надеясь, что добрые люди дадут глоток воды бедному кузнецу.

Мужчины, шесть человек в синих и черных кафтанах, стояли в угрожающих позах шеренга на шеренгу. Трое – внутри квадрата, размеченного лежащими бревнами, с наваленными по углам символическими башенками из булыжников. Трое, вооруженные туристическими топориками, – за периметром. Рядом отирались зрители.

– Что здесь? – шепотом спросил Федор у пошмыгивающего юнца в черном рубище, по возрасту явно старшеклассника.

– Тауэр.

– А кто они?

– Герцог Глостерский со слугами и сторожа. Тшшш, – шикнул собеседник и сделал строгое лицо, будто натурально в театре.

– Открыть ворота! – велел длиннолицый крючконосый парень и натянул пониже на уши черную беретку с наколотой брошью, изъятую, как пить дать, из маминых запасов. Смотрелась, она, впрочем, вместе с плащом вполне уместно. – Я пришел осмотреть Тауэр.

– Не впустим, – буркнул сторож.

– Как ты отвечаешь герцогу! – воскликнул один из команды Глостера, одетый в синий кафтан и тесные штаны из кожзама, и пнул сапогом валун, чуть не разрушив непрочную башенку.

– Протектору! – вставил другой слуга и смачно добавил: – Дрянь.

– Рубите, – авторитетно распорядился Глостер и дал дорогу своим подручным.

Те присели на карачки и начали с потешным усердием долбить топориками ближайшее дерево. Молодая березка от ударов закровила, запахло свежим соком. Федор скривился: стало жалко ее. Любой