Круг, петля, спираль - Анна Баснер

– Нужна проволока какая-нибудь, – глухо пробормотал он, – от лифчика, например.

– А! – возликовал Боярин, отошел на нетвердых ногах от костра и вскоре вернулся с грязным бывалым бюстгальтером немыслимых размеров.

– Держи. Трофейный, – с достоинством сообщил он и громко икнул.

Подавив брезгливость, Федор подцепил белье за лямку. Он всеми силами старался не думать о происхождении этого потасканного предмета, украшенного вялыми кружевцами.

– Я его распорю? – Федор достал ножик.

– Валяй. Для хорошего дела не жалко, – важно ответил Боярин.

Федор проделал лезвием отверстие под поролоновыми чашками, подцепил скользкими пальцами проволоку и вытянул ее наружу. Вернул трофей владельцу. Боярин скомкал лифчик и затолкал в карман.

– Может, у вас и плоскогубцы есть? – без надежды спросил Федор.

Удивительно, но хилые пассатижи нашлись в вонючих глубинах необъятного рюкзака Тролля: у его палатки заедала собачка на молнии. Теперь все Поганки в торжественном молчании сгрудились вокруг Федора. Без сомнения, чувствовали себя причастными к восстановлению дражайшей Контузии. Лишь Гонзо похрапывал у костра. Мысленно поминая добрым словом наставника Станислава Ильича, обучившего его всяким рукотворным премудростям, Федор продел тонкую проволоку через отверстие в гарде, загнул кончик ровной спиралькой, оплел эфес, так и эдак выкручивая гибкий металл.

– А хорошо-о! – протянул Тролль.

Джимми пока помалкивал.

Федор установил тусклый камень, обвел его несколькими витками проволоки, зацепил свободный конец и закрепил хитрой закруткой. Проверил посадку стекляшки: как влитая.

– Принимай.

Джимми подергал камень, обхватил ладонью эфес и удовлетворенно улыбнулся.

– Братья, плесните ему «Элберетовки» за заслуги.

Федор немного расслабился: похоже, буря миновала. Теперь бы как-то отчалить от этого топкого берега… Издевательски поклонившись, Тролль преподнес алюминиевую кружку. Федор хлебнул тепловатого пойла – в желудке полыхнуло. Гадость несусветная, сивушная медовуха с противным привкусом цитрусовых и гвоздики. Внезапно невдалеке раздался странный звук, точно кто-то сминал пивные банки. Зашелестели кусты, и к костру выломился мохнатый здоровяк в жестяных доспехах.

– О, что за неуподоблюсь хрен с горы? – проревел он.

Пошатываясь, приблизился к группе.

– Это Бутафор. Контузию мне починил.

Джимми предъявил диковатому субъекту рукоять меча. Тот воспользовался моментом и грубо выдернул железку у хозяина.

– Макдугал! – гаркнул Джимми. – Ты не охренел?

Но было поздно: багряный в отсветах пламени, словно молотобоец из адской кузни, Макдугал занес Контузию над Федором. От криков зашевелился Гонзо, засучил ногами. Очнулся, приподнялся на локте.

– Ну ни фига себе, – глупо изумился он.

И Федор увидел звезды.

Много раз они с Мейв вспоминали потом это злоключение. Вот же ирония: Федор попытался защитить Мейв, а в итоге именно она его спасла. Схоронившись в подлеске, наблюдала за развитием событий. Увидела все – как Федор вправил камень в рукоять меча, как получил арматурой по башке, как Поганки перенесли его, обморочного, подальше от своего бивака и бросили тюком в сырой ложбине. Неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы Мейв не вернулась с подмогой.

Освальд с ребятами худо-бедно привели Федора в чувство и отволокли под руки в лагерь. Федор еле переставлял непослушные ноги, на губах пузырились вопросы: куда, зачем… Сиреневые круги мелькали перед глазами, через каждые десять метров его выворачивали рвотные позывы. В травме на следующий день диагностировали ушиб, сотрясение – легко отделался. Ну-ну.

Уже после игры Федору объяснили, что Бледные Поганки, на которых Мейв умудрилась набрести, – чистейшей воды отморозки. Сами они считали себя чуть ли не санитарами священного леса. Видели свою миссию в том, чтобы избавлять людей от пагубных заблуждений, и искали воинской славы. За ними тянулся длинный шлейф подвигов: гоняли ролевиков, особенно так называемых дивных – тех, кто глубоко заигрывался, верил в инкарнацию, магию и астрал. Хамили мастерам, докапывались до занавесочников, ввязывались в драки, воровали из палаток еду. На многих играх были в черных списках, только это еще больше их раззадоривало на всевозможные бесчинства. Поганки презирали чужие правила.

И все же Федор был им по-своему благодарен – за Мейв. После лесных приключений она заметно к нему потеплела. Федор легко напросился в гости. Поначалу заявился, выбритый до жгучих порезов, под формальным предлогом (забрать театральное платье), потом – чтобы занести небольшой подарок, резную подвеску-арфу правильной кельтской формы: изогнутой, треугольной…

Обитала Мейв тогда в тусовочной квартире. То был адский проходной флэт в панельной хрущевке на улице Дыбенко, где царил поистине босховский бардак: горы обуви, мешки с репчатым луком, какие-то кошки. И сколько бы Федор ни приезжал, он заставал все новых и новых незнакомых людей. Константой были хозяева. Бертран – игровой мастер, вечно ссутуленный над пожелтевшей компьютерной клавиатурой в клубах табачного дыма, откуда он, должно быть, извлекал сценарные идеи; его анемичная жена, студентка Лика; еще неухоженный сопливый ребятенок неопределенного пола, который ползал под столом и дергал гостей за штанины. Изредка в доме появлялась Нина Петровна, мать Бертрана, женщина-глыба с запотевшими банками гречневой каши и золотистыми размокшими котлетами, но и той было не под силу навести порядок, изжить вездесущую гостевую поросль. Мейв снимала у безалаберного молодого семейства дальнюю комнатку, заваленную рулонами ткани, отрезами кружев и бесчисленными катушками ниток, так и норовившими рассыпаться по полу, а то и спутаться в цветные паутины.

Очумелый, распушивший перья Федор токовал. Самозабвенно описывал вокруг Мейв неловкие полеты, таскал для нее в клюве букеты и бумажные кульки с цукатами (предварительно выбрав из засахаренных янтарных кусочков всю папайю, которую она терпеть не могла). Естественно, приохотил к настоящему театру, приоткрыл, заговорщицки приставив палец к губам, волнующее закулисье, допустил в святая святых – в швейный и бутафорский цеха, на изнанку чудес.

Прошел месяц-другой, августовские астры сменились на огненные охапки осеннего физалиса. Мейв благосклонно принимала ухаживания, с удовольствием смотрела спектакли. Придирчиво щупала продукцию костюмерной и за глаза критиковала театральных портних за неровные строчки. Сияла при виде диковинного хлама, ежедневных трудов Федора: авторских кукол, венецианских масок, пенопластовых фруктов, лупоглазых муляжей. А уж от профессиональных секретов бутафора, в быту бесполезных, почему-то вовсе приходила в восторг. Следила, затаив дыхание, с прямо-таки садистским удовлетворением, как Федор мучит и состаривает ткани, придает им фактуру глиной, пищевым красителем или наждаком.

Совместные вечера переходили в дивные ночи. Мейв все чаще оставалась в его небольшой квартирке на первом этаже конопатого дома в уютном переулке на Петроградской стороне. Родители Федора с готовностью приняли Мейв в семью. Уловив, что дело серьезное, после третьей, что ли, встречи спешно похватали какие-то котомки – тактично смылись за город. Надолго осели на даче, даже ухитрились с наступлением холодов вычистить и растопить заскорузлую печь.

Все в Мейв было прекрасно. Нежная сонная улыбка. Рыжая макушка. Твердые веселые пятки, сильная спина. Хрупкие, как у птички, ребрышки. Сокровище, блаженно думал Федор и стискивал ее податливые пальцы, когда они лежали, горячие, на мокрой мятой простыне, сплетенные новой буквой неизвестного совершенного алфавита. Ходили голышом, Адам и Ева, из постели до холодильника, скрытые от посторонних глаз зарослями райской заоконной сирени.

Федор прижимал к себе Мейв, сердца стучали как китайские шары гантань. Все выше поднимался потолок, пока не растворялся. Исчезали линии и углы, раздвигались карнизы и падуги. Падали стены, будто картонные, открывалось свободное, ясное небо. Вместе, вместе – взмывать в ослепительную вышину, где никогда не бывает непогоды, летать среди тугих шуршащих облаков. Заденешь – брызнет дождик, озорной фонтан-шутиха. Дрожит и мерцает воздух на кончиках ресниц, и там, далеко внизу, – муравьиная возня чужих жизней. Ничто не имеет значения, есть только мы: беспредельное, наглое счастье.

Вместо Федора – ласковое «Теодор», Мейв играла этим именем, словно золотым украшением на тоненькой цепочке. Поразительно, но все на свете, даже самое необязательное, хотелось делать вдвоем: мерзнуть, выбирать на прилавках книжки, ездить в метро, варить рис в пакетиках, слушать новости, смотреть кино на дряхлом кассетном видике, читать друг другу вслух Брэдбери и О. Генри. В конце концов, тихо молчать. А как она – запросто, не дрогнув – могла босой ножкой прибить соседского лазутчика-таракана! Удивительная женщина. Нет больше таких.