Назови меня по имени - Ольга Николаевна Аникина

Маша и Петька прошли в гостиную. Здесь всё уже было совсем не так, как в старые добрые времена. Когда-то давно Ираида Михайловна обещала сделать здесь ремонт, и вот пожалуйста – нет больше никаких обоев с золотистым рисунком, никаких зелёных штор. Теперь в гостиной основной контраст создавали мягкие розовые портьеры и стены, выкрашенные бледной салатовой краской. Стало светлее, просторнее. Холоднее.

Разговор не клеился. Петька съел тарелку грибного супа и ковырялся в рыбе, пытаясь обеими руками вытащить из неё мелкие кости.

– Можешь не доедать, – милостиво разрешила Ираида Михайловна, и Маша покачала головой. В её детстве оставлять еду на тарелках запрещалось.

Ираида Михайловна проводила внука в бывшую Алькину комнату, где после ремонта была устроена новая детская для Машиных племянников, чтобы те могли иногда ночевать у бабушки. Там Петька наконец добрался до компьютера, включил его и погрузился в какую-то игру.

Ираида Михайловна вернулась в гостиную. Над столом повисла пауза.

– Зачем ты приехала? – спросила наконец Ираида Михайловна. – Алла попросила?

Маша открыла рот, чтобы ответить, но мать остановила её жестом.

– Позволь мне закончить, – сказала она. – Я столько лет представляла себе нашу встречу.

Рука Ираиды Михайловны теребила уголок салфетки, почти так же, как тогда, на поминках, после случая с иконой. Только в тот раз мать старалась не смотреть отцу в глаза, а сейчас она глядела на Машу прямо, с полным осознанием своей правоты.

Маша тоже смотрела прямо; ей не в чем было каяться.

– Сейчас главное – твоё здоровье, – сказала она матери.

Ираида Михайловна отбросила салфетку и стукнула ладонью по столу. Маша замолкла – сработал старый рефлекс.

– Есть люди, которые не любят признавать свои ошибки. – Голос матери дрожал.

Пауза затянулась. Ираида Михайловна наполнила стакан водой из графина и отпила глоток.

– Не могу понять одного: чем я заслужила твой бойкот, такой жестокий, бесчеловечный? Твоё молчание длилось восемь с половиной лет.

– Я не молчу, – сказала Маша. – Я отвечаю, как умею.

– Значит, это моя вина, – вздохнула Ираида Михайловна. – Не научила дочь элементарным вещам.

– Мама, давай не будем, – ответила Маша. – Я ведь приехала.

– И зачем? – усмехнулась мать. – И почему именно сейчас?

– Алла должна была рассказать мне гораздо раньше. – Маша попыталась притронуться к руке матери.

Рука оказалась холодной и сухой. Ираида Михайловна отвела взгляд.

– Я… Я тебя люблю, мама.

Маша произнесла это и тут же поняла, как неискренне прозвучало сказанное. Ираида Михайловна тоже умела отличать ложь от правды.

– Хватит лицемерных объяснений, – проговорила она. – Просто согласись, что была неправа. Что нарочно делала мне больно. Извинись.

Она не договорила, отняла руку и встала. Подошла к окну. Маша помнила, что Ираида Михайловна не переносит, когда кто-то смотрит на её слёзы. Нужно было переждать несколько минут, и Маша молча наблюдала, как медленно колышется тяжёлая пепельно-розовая штора.

– Я всё про тебя знала заранее, – сказала Ираида Михайловна. – Знала, какая ты будешь. С самого рождения, безо всяких гороскопов… Высокомерная, бессердечная.

– Мама!

Любая фраза, сказанная Машей, звучала беспомощно. Её слова, как дохлые рыбы, плавали в пространстве обновлённой гостиной – брюхом вверх.

– Тебе нельзя волноваться!

Эта попытка тоже оказалась неудачной. То, ради чего Алька уговорила Машу посетить квартиру на Гороховой, Маша сказать не смогла.

Ираида Михайловна наконец обернулась и медленно подошла к столу. Лёгкая краснота век говорила о том, что слёзы всё-таки были.

– Ну что ж, – сказала мать. – Значит, всё так, как я и думала. Не хочешь извиняться. Тебе плевать на меня. Ты приехала получить гарантии, что после моей смерти к тебе отойдёт часть моего имущества.

Маша в изумлении замерла. Чашка с остатками зелёного чая дрогнула в её пальцах.

Интонация Ираиды Михайловны, со времён далёкого детства повергавшая Машу то в оцепенение, то в дрожь, даже сейчас обладала колоссальной силой. Машина голова дёрнулась – словно ей отвесили чувствительный подзатыльник. К горлу подкатила тошнота, руки вцепились в деревянные поручни кресла.

– Чего замолчала? Правда глаза колет?

Маша наконец поставила чашку, отодвинула пустую тарелку.

Медленно поднялась. Её мутило от съеденной пищи. Сглотнув кислую слюну, Маша сделала вдох носом.

– Спасибо за ужин.

Она медленно прошла в комнату, где Петька в наушниках, сидя перед экраном компьютера, взрывал очередной вражеский танк. По дороге ей пришлось сделать ещё несколько нелепых глотательных движений.

Глава 12

Маша надевала пальто, Петька завязывал шнурки на ботинках.

– Оставайтесь, я вам в любой комнате постелю, – то ли просила, то ли приказывала Ираида Михайловна. – Себя не жалеешь, так хоть ребёнка пожалей.

Присутствие Петьки действовало на Машу целительно: тошнота понемногу отступала, хотя по-прежнему каждый предмет в обновлённой квартире и каждый жест хозяйки казались ей болезненно грубыми, навязчивыми и недобрыми. Мигающие зелёными огоньками старомодные часы торопили: приближалась ночь. Если выехать сейчас – к утру можно добраться до Королёва.

– Как хочешь! – Мать перекрестила Петьку и обиженно заключила: – До утра будешь за баранкой сидеть, только бы не ночевать у родной матери. Бог тебе судья.

Они с Петькой шли через двор по бледно-жёлтой полосе, текущей от фонаря парадной. Маша обернулась и подняла глаза. На втором этаже, в оранжевом четырёхугольнике окна, качнулся узкий женский силуэт и тут же исчез из виду.

– А бабушка пожелала тебе добра или отругала? – спросил Петька.

– Кто её знает, – вздохнула Маша. – Наверное, хотела сказать что-то хорошее.

– А голос был такой, будто отругала, – буркнул Петька.

Они ещё не пересекли границу Ленобласти, а Маша была уже полностью вымотана. Петька, по своему обыкновению, дремал с наушниками в ушах. Поболтать с ним было невозможно, да и сил на разговоры у Маши не осталось.

Когда она зарулила на заправку, телефонная трубка коротко тилинькнула. Пришло сообщение. Марк писал: «В выходные буду свободен. Люблю, скучаю. Видел тебя во сне».

Сообщение от Марка стало для Маши топливом – таким же, как то, что плескалось в баке автомобиля. В сущности, что такого Марк написал ей? Ничего особенного. Но слова ещё долго звучали внутри, сверкали запоздалыми новогодними блёстками, пока их не смыло другими мыслями, от которых на однообразной ночной дороге Маша отвлечься уже не могла.

«Другие мысли» были навязчивыми и мучительными. Маше даже почудилось вдруг, что в какой-то миг над трассой появилась каракатица – сепиида линнеус. Подлая сепиида двигалась в нескольких метрах от переднего бампера и выбрасывала в воздух струю тёмно-фиолетовых чернил, похожую на длинную витую ленту. У каракатицы три сердца и голубая кровь, подумала Маша. Три сердца – это папа, Петька