Сначала женщины и дети - Алина Грабовски

гонит так, будто за ней едет весь родительский комитет с новыми планами на выпускной. Они с отцом поднимаются на крыльцо и обсуждают, что приготовить на ужин, а я прячу Качельку в рюкзак.

Пытаюсь незаметно пробраться в дом через боковую дверь, но увы, ничего не получается.

– Ты! – Мать тычет в меня телефонным фонариком, хотя еще светло. – Пойдем со мной.

– У меня математика, – отвечаю я. Она все лето заставляет меня решать примеры по алгебре. У меня четверка с минусом, но, по ее словам, это «неадекватная оценка моих реальных знаний». Ей не нравится, когда у меня что-то не получается, потому что она считает это своим родительским упущением. Она прочла миллион книг по воспитанию уверенных и мотивированных детей, и в теории я должна быть лучшей выпускницей в своей параллели, не иметь абсолютно никаких проблем с восприятием своего тела и основать собственное благотворительное общество в поддержку детей с лейкемией не позже шестнадцати лет.

– Математика никуда не денется. – Она шагает к подъездной дорожке; я должна пойти за ней. Громко вздохнув, бросаю рюкзак на лужайку и ворчу, что у меня много уравнений, но она лишь на миг останавливается у разбитого бокового зеркала, с которого по пути домой осыпалось еще больше осколков. – Пойдем прогуляемся.

Мы живем в тупике почти в самом центре города, между океаном и западными кварталами. Мать выросла в этом доме, и с тех пор, как они с отцом поженились – а это случилось сразу после колледжа, – они непрерывно занимаются ремонтом. Мои бабушка с дедом переехали во Флориду. Родители поменяли в доме почти все, оставили только дверной косяк на кухне, где дед отмечал рост матери и тети Салли. В детстве я любила вставать рядом с этими отметками и сравнивать наши размеры. Я то была ростом с шестилетнюю маму, то с девятилетнюю тетю Салли. Теперь я переросла все отметки, но Лила еще нет.

Ты занята? – пишу я Марине. Не хочу оставаться одна с родителями в первый вечер без сестры.

– Убери телефон, – командует мать, хотя смотрит прямо перед собой. – И иди быстрее.

Я бегу за ней и нагоняю ее у почтового ящика. Мать не замедлила бы шаг, даже если бы я катилась за ней в инвалидном кресле.

– Довольна? – спрашиваю я, наконец ее догнав.

Она сворачивает на тротуар и начинает размахивать руками, как на занятии по степ-аэробике.

– У меня к тебе предложение.

– Предложение?

– План действий.

– Я знаю, что такое предложение.

– Частная школа. – Она останавливается, и я в последний момент замираю и чуть в нее не врезаюсь. Я утыкаюсь носом ей в лопатки. – Что скажешь?

– Ты же говорила, что частное образование – это неприлично.

– Мое мнение по этому поводу – тема для отдельного разговора. Сейчас речь о твоем будущем. Боже, ты дышишь мне в спину. Можешь встать напротив, чтобы я тебя видела?

– По-моему, это все один разговор. – Я встаю напротив и замечаю у нее на лбу вдоль линии роста волос крошечные капельки пота. Она никогда не потеет. Это ее суперспособность.

– Тебе так кажется, потому что ты еще молода. Бывает, люди отказываются от своих убеждений.

– А почему прямо не сказать, что тебе так проще? – спрашиваю я.

– Что проще?

– Чтобы я не училась в твоей школе.

В понедельник после происшествия нас собрали на первой перемене. Марина не пришла, и я села на заднем ряду с укурками и надела наушники: их легко спрятать за волосами. Мне совсем не хотелось слушать разглагольствования матери о том, что трагедия сплачивает сообщество, объяснения мисс Лайлы о важности проявления эмоций и напоминания председателя родкома, что родители всегда готовы нас поддержать. Зачем слушать этот бред, который люди несут, когда не понимают, почему случилось то, что случилось, и не знают, как предотвратить подобное в будущем? В такой ситуации лучше просто поставить слезливую фолк-песню вместо собрания и отпустить нас на все четыре стороны, как было, когда Кэрри Мэтьюс нажралась на лодке, свалилась за борт и утонула. (Копы потом рассказывали, что она пять минут барахталась в воде, прежде чем друзья заметили ее отсутствие.) Но в этот раз администрация допустила ошибку. Нам сказали, что мы можем задать вопросы, если они у нас есть.

Я вынула наушники из ушей, потому что сидевший по соседству укурок хлопнул меня по руке потной ладонью и воскликнул: ох, блин! – а потом вскочил и захлопал в ладоши.

Салли, одна из наших долбанутых благочестивых католичек, встала в проходе между первыми рядами, распушила грудь, как пеликан в широкой белой кофте с рюшами, и орала на мою мать, стоявшую на сцене с совершенно нейтральным выражением лица. Почему вы не рассказываете, что случилось? Она покончила с собой? Произошел несчастный случай? Злой умысел? Мы заслуживаем правды!

Обычно Салли никто не слушает, так как она постоянно твердит, что мы отправимся в ад за различные грехи. Но тем утром из-за сломанного кондиционера воздух в актовом зале пропах кожей, потом и несвежим дыханием и пропитался особым напряжением. Может, из-за страха, может, из-за накопившейся ярости или из-за того и другого, когда Салли начала расхаживать взад-вперед по проходу и потрясать кулаком, скандируя «мы заслуживаем правды!», к ней присоединились остальные. А потом она дошла до задних рядов, указала на меня, повернулась к сцене и воскликнула: я слышала, ваша дочь там была! Если не знаете, что случилось, может, ее спросите?

Что было дальше, я не знаю: я протиснулась мимо сидевшего рядом укурка, отпихнула Салли, так что она врезалась благочестивой задницей в подлокотник кресла, бросилась в туалет и блеванула в мусорку.

Мать хватается за лицо и оттягивает вниз нижние веки. Я вижу их склизкие розовые края.

– Зачем ты нарочно искажаешь мои слова? Я хочу помочь.

Она снова идет вперед, но в этот раз я не отстаю.

– Я не пойду в частную школу.

– Я не хочу с тобой спорить. Просто подумай, ладно? – Она смотрит прямо перед собой, но нащупывает мою руку и пожимает ее. – Ты сможешь начать сначала, Лив.

Но разве можно начать сначала, если сделал то, что сделала я? Это как минимум несправедливо. Человек не может просто откреститься от своего выбора, даже если тот привел к ужасным последствиям.

В ту ночь на вечеринке я подначивала Люси столкнуть Марко с недостроенной террасы. И я не шутила. Он это заслужил: я до сих пор считаю, что заслужил. Я думала, он сломает ногу, ну, может, пару ребер. Но это даже близко не сравнится с тем, что он с ней