Сначала женщины и дети - Алина Грабовски

– Фигня какая-то, – мать трясет телефоном под носом у отца, у меня, у всех, кроме Лилы. – Нам надо ехать. – Она тычет в меня костлявым пальцем. – Обсудим это, когда Лила устроится. За зеркало заплатишь из своих денег, которые заработала бебиситтингом. Лила, ты как?

– Нормально, – отвечает Лила. Совсем как я когда-то.

Следующие два часа никто ничего не говорит, даже папа. Он включает Брюса Спрингстина и подпевает, будто просто можно притвориться, что зеркало не разбито, мать не злится, тренер меня не трогал, девочка не умерла, а у Лилы никогда не было другой мамы.

Мать, прищурившись, смотрит на меня в зеркало заднего вида.

– Не надо так смотреть, – говорит она.

– Как? – спрашиваю я, но она не отвечает.

– Приехали! – Мы проезжаем розовый указатель с надписью от руки: «Сегодняшние дети – завтрашние лидеры». Это девиз лагеря. – Лила, мы приехали! – восклицает отец.

Две белокурых девочки с толстыми косами и поясными сумками подходят к машине и размахивают табличками, на которых написано: «Добро пожаловать!» и «Вавона: дольше, чем навсегда!» Я их ненавижу.

Откуда ни возьмись появляется еще одна белокурая девочка с папкой и рацией на поясе. Папа опускает окно, а она кричит: «Добро пожаловать в Вавону!», да так резко, что брызжет слюнями и забрызгивает мне руки.

– Кто у нас здесь мисс Лила Кушинг? – Она смотрит на меня, а я тут же указываю на Лилу. Девчонка уже почти всунулась в окно до пояса и заглядывает Лиле в глаза. – Ты теперь девочка Вавоны! Поздравляю! – Мать на переднем сиденье хлопает в ладоши. – Что ж, папочка, – говорит она, и меня тошнит больше, чем от сморщенного хот-дога, – давайте объясню, как проехать к вашему домику.

Лагерь находится в конце длинной проселочной дороги, идущей по берегу озера. Мы пристраиваемся позади трех других минивэнов и едем, подскакивая на кочках. Администрация лагеря установила два поста: в начале дороги и в конце; от первого ко второму тянется проволока. На ней висят приветствия детей, уже побывавших в лагере: «Вперед, девчонки!»; «Вас ждут лучшие недели вашей жизни!» и так далее. Готова поспорить, семьдесят пять процентов написавших эту чушь – девственницы.

– Смотрите! – мать показывает на дешевые картонки, как на восьмое чудо света. – Однажды и ты такое напишешь. – В этот момент поворачиваюсь к Лиле и вижу, что она до смерти напугана, предвкушая три недели холодных котлет, купания голышом и всего прочего, что не показывали в «Ловушке для родителей».

– Эй, – шепчу я, – все будет хорошо.

Она судорожно сглатывает, и я буквально вижу комок, застрявший у нее в горле.

Отец диктует еще одной девочке – на ней шорты с высоким поясом, майка и совершенно точно нет лифчика – имя Лилы, и девочка объясняет, что нужно поехать по траве на поляну, где будут стоять три домика.

– Вы в домике Маргаритка, – говорит она, а Лила так таращит глаза, что те чуть не выпадают из орбит.

Мы паркуемся на прямоугольнике, нарисованном на траве краской из баллончика. Отец выходит и открывает багажник. Повсюду снуют маленькие девочки с косичками: французскими косичками, косичками «рыбий хвост», шведскими косичками, обернутыми вокруг головы, как венец. Может, косички защищают от вшей, ведь, как известно, в летних лагерях у всех вши?

– Заплести тебе косички? – спрашиваю я Лилу.

Она хватается за затылок.

– Не надо!

– Ты рада? – Мать, как обычно, ничего не замечает.

Наставницей Лилы оказывается первокурсница из Университета Вермонта; она планирует взять академ и заняться бизнесом по производству безглютеновой гранолы, которая пользуется большой популярностью в ее общаге и местном продуктовом. Оказывается, для того чтобы открыть продовольственный бизнес в Вермонте, не нужно арендовать коммерческую кухню, так как там действует закон о фермерских продуктах. Слышали ли мы об этом законе?

– Нет, – отвечаю я и бросаю громадную спортивную сумку Лилы на пол у двухэтажной кровати. – Ты точно хочешь спать на нижней полке? Сверху лучше видно.

– А что тут видеть? – в панике спрашивает она.

– Тех, кто хочет над тобой подшутить, – отвечает наставница.

– Но я не хочу, чтобы надо мной шутили! – кричит Лила.

– Хм, – наставница почесывает в затылке. Ее волосы заплетены в три косички, стянутые в один гигантский пучок. – Тогда советую занять верхнюю полку.

Через окна, завешенные москитными сетками, вижу еще одну машину. Наставница бежит встречать вновь прибывших. Лила третья в этом домике, но другие девочки ушли сдавать нормативы по плаванию. Мать с отцом стоят на улице и спорят, как лучше распаковать багажник с крыши. Я сажусь с Лилой на матрас, накрытый пластиковой защитной простыней. Матрас пропах костром и мочой.

– Ты как? – спрашиваю я.

– Домой хочу.

– Но ты только что приехала.

Она с несчастным видом качает головой: я так делала, когда мать высаживала меня у музыкальной школы, куда меня насильно водили на уроки фортепиано.

– Это хуже, чем школа.

– Да брось, у тебя наверняка окажутся хорошие соседки. Тут все вроде… милые.

– Все всегда милые. – Она тянется к окну у кровати и открывает его. В комнату влетает ветер, пахнущий травой и двадцатью разными лосьонами для тела. – Мама милая, папа милый, ты милая. – Кончики ее ушей покраснели; значит, злится.

– И что в этом плохого? – Я бы не возражала, если бы люди были со мной милы. Но, видимо, я что-то не то сказала: Лила смотрит на меня, не моргая, проводит языком по зубам с таким нажимом, что губы размыкаются, и заносит руку, чтобы меня ударить.

Я ей не позволяю. В первый раз всегда сложно ударить. В первый раз всегда слишком долго думаешь и пытаешься заблокировать адреналин вместо того, чтобы ему поддаться. Я хватаю ее за запястье, пока рука еще около уха.

– За что? – спрашиваю я. Она выкручивается, но я ее не отпускаю.

– Больно, – бормочет она, опустив голову.

Новоприбывшая семья на улице разгружает машину. Я слышу, как родители спорят, кто должен был взять медицинские документы и можно ли попросить Кэти их отсканировать.

– Что я тебе сделала?

Лила пытается освободить руку, но я сильнее.

– Оливия, хватит! – Я даже не помню, когда в последний раз она называла меня полным именем. Отчего-то, услышав его, я лишь сильнее сжимаю руку.

Она поднимает голову и смотрит на меня, будто это может побудить меня ее отпустить. Когда я не отпускаю, роняет локоть, и моя рука опускается вместе с ним.

– Мне ты ничего не сделала. Но ты портишь жизнь всем остальным. Мне приходится за тебя стараться, чтобы мама с папой были счастливы. Мне