Любимых убивают все - Сабрина Хэгг

вас познакомлю? – предложил уже на английском Аксель, отойдя от Лукаса на шаг. – Йенни, это Лукас. Лукас, кстати, из Ирландии. Поэтому ему проще общаться на английском. А это Йенни, моя девушка.

– Да, я так и понял, – изогнув губы в добродушно-хитрой улыбке, произнес гость. – Очень приятно познакомиться.

– И мне! – Йенни широко улыбнулась, протянула Лукасу руку. Он осторожно, словно боясь сделать больно, сжал ее в своей ладони и тут же выпустил.

– Разувайся и проходи. Я сейчас сварю кофе.

– И вообще-то я нормально говорю на шведском, но я, хоть убей, не понимаю ваш диалект, – продолжил Лукас, перейдя на шведский.

– Да не парься, его полстраны не понимает, – отмахнулась Йенни. – Кто-то даже по приколу сказал в Твиттере: Skånska inte Svenska[36]. Нам не сложно на английский перейти.

– Не, ну а это уже звучит по-мудачески! – воскликнул Лукас. – Прям гребаная дискриминация.

Он плотно прикрыл за собой дверь и, сняв кроссовки, последовал на кухню за Акселем с Йенни.

Аксель пригласил всех за стол, а сам принялся варить кофе и рыскать по кухонным шкафам в поисках миндального печенья.

Пока Аксель с Лукасом разговаривали, Йенни молча сидела за столом, исподлобья поглядывая на нового знакомого. Так как гость сидел к ней вполоборота, даже почти что боком, она могла разглядеть его красивый профиль: безукоризненно прямой нос плавно переходил в лоб, выразительный, гладкий подборок украшала крохотная ямочка. Его большие, глубоко посаженные глаза светились искренней радостью.

– А давно вы вместе? – спросил Лукас полушепотом, обратившись к Йенни. Он повернулся к ней и подпер подбородок рукой.

– Нет… Меньше месяца.

Йенни неловко улыбнулась, пожимая плечами.

– Что ж, ясно. Просто влюбленный Аксель – это что-то новенькое.

Лукас многозначительно вскинул брови и улыбнулся, кивнув в его сторону.

– Я, если что, все слышу, – как бы между прочим заметил Аксель.

Спустя несколько минут он подошел к столу, в руках у него дымились две чашки с кофе.

– Ты садись. Твой кофе и печенье я принесу сама, – предложила Йенни, когда Аксель беззвучно опустил перед ней белую фарфоровую чашечку, на которой был изображен бледно-голубой ирис. Йенни провела рукой по его плечу и улыбнулась. Он сел на соседний стул.

Только когда все наконец собрались за столом, Лукас заговорил:

– Ну… А теперь можно рассказать, зачем я, собственно, явился сюда. – Он положил руки на поверхность стола, вздохнул. – В общем, в этом сезоне и в следующем мы ставим «Жизель», и меня взяли на роль принца Альберта. Это первый раз, когда мне досталась главная мужская партия. И я подумал, что неплохо было бы пригласить вас, Кристин, Флер, если она в Швеции сейчас… – Он запнулся на мгновение. – Правда, у меня только три билета, но это ничего. Еще один билет достать будет легче легкого.

– Я все равно не думаю, что мама или Флер смогут пойти. Так что… – Аксель пожал плечами и сделал маленький глоток кофе.

– Так ты танцор! – воскликнула Йенни. Лицо ее вмиг преобразилось: его озарила улыбка и глаза засияли ярко, словно лунный свет отразился в водной глади озера. – Ого, «Жизель» – это очень здорово! Поздравляю! Когда я была поменьше, я мечтала танцевать партию Жизель. А где ты выступаешь?

– Спасибо. – Лукас смущенно улыбнулся, потупив взгляд. – В Стокгольмском королевском балете. А ты… ты что, занималась балетом?

– Да, до двенадцати лет, – коротко ответила Йенни, и улыбка ее вдруг померкла, как последние солнечные лучи, укрытые кобальтовой дланью сумерек.

– И почему бросила?

– Были причины. Но я не хочу говорить об этом. Это скучная и о-о-очень банальная история. – Йенни вновь улыбнулась. – Наверное, это очень волнительно. Главная мужская партия ведь не только огромная честь и признание таланта, но еще и такая ответственность! Не представляю, как ты чувствуешь себя.

– Да, очень волнительно… Робби всегда говорил, что я стану премьером. Он так в меня верил, как я иной раз не верил сам в себя. – Лукас печально усмехнулся и облизнул нижнюю губу. – Помню, он сказал, что, когда я получу свою первую главную партию, он купит билет в партере, в самых первых рядах, чтобы во время выступления мы могли видеть друг друга. Он обещал сидеть до конца «на этом чертовом балете» – Робби считал балет скукой невыносимой. Говорил, что обязательно будет рядом. И я думал, если он окажется рядом, там, в зале, посмотрит на меня своими огромными сияющими глазами, я забуду о волнении.

– Да, это похоже на Робби, – сказал Аксель.

Лукас крепко сжал зубы и, сделав глубокий вдох, натянуто улыбнулся. Мгновением позже он почувствовал прохладное прикосновение к своей руке. Это была Йенни. Она встретилась взглядом с Лукасом, и он замер, смотря в е глаза и читая в лице ее столько искреннего сострадания, столько боли. Своей боли.

Как ни странно, но Лукас не испытывал привычного чувства отвращения, которое просыпалось в нем всякий раз, когда люди с печальными минами подходили к нему и приободряюще хлопали по плечу, считая своей святой обязанностью пожалеть его или выразить показное сочувствие. Эта жалость казалась ему унизительной. Именно такое фальшивое сострадание, пустое желание оградить себя от страданий других людей Цвейг назвал «нетерпением сердца». Сострадание Йенни было глубже и честнее. Оно влекло за собой настоящее страдание, истинное и решительное стремление разделить боль с другим человеком.

– Представляешь, как бы он гордился тобой? – робким, точно апрельская капель, шепотом спросила Йенни. – Ведь это «Жизель»! И ты будешь танцевать главную партию… Это так здорово. Это просто предел мечтаний! И ты тоже должен собой гордиться, наслаждаться каждой чертовой секундой.

Йенни опустила вторую руку на крепкое мускулистое плечо танцовщика и наклонила голову влево, чтобы видеть его прояснившееся лицо.

Лукас пару раз кивнул, улыбнулся.

– Да, он бы безумно гордился…

Аксель наблюдал за этой сценой безмолвно. Его задумчивый взор был прикован к Йенни, к ее белоснежным ладоням, ласково поглаживающим Лукаса по смуглой оливковой коже. Став случайно свидетелем происходящего, невозможно было бы даже предположить, что эти люди знакомы чуть больше двадцати минут. Казалось, они дружат уже не первый год.

Очевидно, Аксель оказался не единственным, кто находил в Йенни успокоение. Эта тяга заглушать боль других людей, глубинная нужда заполнять светом их напуганные, искалеченные сердца, наверное, была основной чертой ее характера.

Акселя поражало то, как эта открытая, восприимчивая к чужой печали душа храбро раскрывает свои объятия людям, зная, что их проблемы, бесконечные драмы и слезы навсегда останутся с ней, будут тлеть глубоко внутри, заражать ее своими страхами. Ведь чужие горести она подпускала слишком близко к собственному сердцу. И как раз таки это