Любимых убивают все - Сабрина Хэгг

услышала настойчивый стук в дверь. Она только вернулась с работы, и на тот момент переодевалась в спальне. Когда стук повторился, Исабель раздраженно вздохнула, накинула на плечи черный пиджак мужского кроя и пошла открывать дверь.

Обнаружив перед собой Акселя, она улыбнулась – широко и дружелюбно.

– Здравствуй, дорогой. Я вижу, ты несешь Йенни вкусности. Будете кино смотреть?

Ее светлые волосы идеальными волнами ниспадали на плечи, глаза янтарно-карего цвета, вытянутые визуально благодаря черным стрелкам, приветливо смотрели на Акселя.

– Привет! Эм-м, да. Просто я работаю в пятницу, и мы решили, что я приду сегодня. Йенни же дома?

– Да, конечно. Слышишь, Чайковский из ее комнаты орет на весь дом? – Исабель усмехнулась и закрыла входную дверь.

– Ага. Мне уже интересно, как я докричусь до нее.

– Могу только пожелать удачи, – с улыбкой протянула Исабель. – Но я все же уверена, тебя на Онегина[32] она не променяет.

– Понятия не имею, кто это такой, но я бы на месте Йенни подумал над этим еще раз, – ответил Аксель и направился к лестнице.

Перед тем как войти к Йенни, он постучал несколько раз. Но музыка все так же плескалась в комнате, волнами разбивалась о стены. Аксель осторожно нажал на ручку и, слегка приоткрыв дверь, замер на пороге комнаты.

Йенни танцевала, повернувшись к нему спиной. Ее руки – мягкие, белые, невесомые – были разведены в стороны. Она двигалась легко и плавно – тонкая, собранная и удивительно хрупкая. На столе перед ней стоял ноутбук, и на экране мелькала светлая фигурка балерины, исполняющей вариацию Татьяны Лариной. Йенни не повторяла всех движений, не исполняла прыжков, почти не покидала одного места. Делала ровно столько, сколько могла. Сколько позволяло ее забывшее о балетных нагрузках тело. С тех пор как на мечте стать примой пришлось поставить крест, это было все, чем Йенни могла довольствоваться.

Аксель зашел и прикрыл за собой дверь. В это время Йенни вскочила на носочки, закружилась в пируете, но, увидев Акселя, опустилась на пятки, замерла, оробела. Она подбежала к компьютеру и выключила музыку, смущенно потупив взгляд. Йенни покачивалась с ноги на ногу, ее ладони, сцепленные в замок, застыли за спиной. Грудь Йенни вздымалась часто-часто.

Комнату поглотила тишина. Такая умиротворенная тишина, какая ложится на лесную опушку январским утром.

– Извини за то, что тебе пришлось это видеть, – произнесла Йенни почти шепотом. Ее легкие шаги зашелестели, словно опавшие листья. Она неловко рассмеялась.

– Ты чего?! Это было очень красиво! – воскликнул Аксель. Она опустился на краешек кровати, положил пухлую пачку чипсов недалеко от себя. – Я бы мог целый день смотреть, как ты танцуешь.

Йенни присела рядом. Не отрывая взгляд от своих сложенных на коленях рук, она сказала:

– Тебе нравится абсолютно все, что я делаю. А это может значить только две вещи: либо ты безбожно мне врешь, либо слишком предвзято ко мне относишься.

– Есть еще третий вариант: ты усердно работаешь, и поэтому все, что ты делаешь, выходит у тебя хорошо. – Аксель улыбнулся, пожимая плечами.

Йенни качнула головой и смущенно поджала губы.

– Ну? У тебя есть предложения, что будем смотреть? – спросил Аксель.

– Секундочку, – весело сказала Йенни.

Она потянулась к прикроватной тумбе, стащила оттуда небольшой блокнот с изображением коалы на обложке. Ее пальцы стали шустро перелистывать страницы.

– Вот. – Йенни протянула Акселю блокнот. – Тот самый список, из которого был прошлый фильм. У всего, что я посмотрела, стоят оценки. Можем сегодня глянуть то, что там дальше по списку. Но если ты хочешь другое посмотреть, посмотрим, чего тебе хочется.

Аксель осторожно взял в руки блокнот, опустил взгляд на разлинованные страницы.

– «Только облака закрывают звезды», – прочитал он вслух. – Это следующий по списку фильм. Мне нравится название. А про что он?

– Я не помню, если честно, – призналась Йенни, ее плечи плавно поднялись и так же плавно опустились. – Я давно этот список составляла.

– «Гугл» нам в помощь, – усмехнулся Аксель. Он ввел название фильма в поисковике и, прокашлявшись, прочитал вслух: – «После тяжелой болезни умирает брат одиннадцатилетней девочки Марии». – На миг он замолчал и, коротко вздохнув, продолжил: – «Мать впадает в глубочайшую депрессию, а отец отчаялся спасти семью. Мария, которую отправили на лето к бабушке с дедушкой, встречает там ровесника, мальчика Якоба, которого отличает не по годам мудрое отношение к жизни и потере близких. Их дружба помогает Марии преодолеть депрессивное состояние своей матери и вернуть ее к нормальному существованию».

Йенни закусила губу, нахмурила брови. Ласково, едва слышно она произнесла:

– Мы правда можем посмотреть любой другой фильм. – Ее ладонь невесомо коснулась плеча Акселя.

– Нет-нет, все нормально. Я хочу посмотреть его.

* * *

Йенни сидела недвижимо, щекой упираясь Акселю в плечо. В ее мерцающих глазах стояли слезы на протяжении почти всего фильма – слезы сострадания сменялись слезами умиления, а те – слезами призрачного умиротворения. Но чаще всего глаза жгли слезы несправедливости. Однако Йенни не позволяла себе плакать. Не в присутствии Акселя, не над его горем.

Она часто запрокидывала голову, глядела на сосредоточенное лицо друга, на то, как он сжимает губы. Она чувствовала его напряженные руки.

Аксель узнавал в юной Марии себя, он ее понимал. Хоть многое и воспринимал иначе. В отличие от Марии, Аксель после смерти брата никогда не задавался вопросом о том, любит ли его по-прежнему мама. Ему казалось, что никто уже никого по-настоящему не любил. Любили только тех, кто ушел, любили свою память о них, свою боль. Как будто среди живых не осталось никого, кто нуждался бы в их любви.

Аксель узнавал в стеклянных безжизненных глазах матери Марии глаза своей мамы. Вспоминал период после похорон Робби, когда бабушка с дедушкой забрали Кристин к себе в деревню. Он помнил, как она не звонила, помнил ее неприсутствие. Помнил, как навещал ее и как она молчала, глядела сквозь него – с головы до пят израненная своим горем. Как она вернулась домой, но уже совсем другая – отчужденная, холодная. Аксель помнил свой страх, когда Кристин смотрела на него вопросительно, словно бы не узнавала. Она до сих смотрела на него так временами.

Аксель надеялся, что ему помогут, что фильм расскажет, что делать, как дальше быть. Но фильм не подсказал, не выручил. То, что предлагал режиссер, сработало бы, если бы Аксель был ровесником героини. Если бы ему было одиннадцать, он бы расплакался, кинулся к острым материнским коленям, взмолился: «Мама, мамочка, я так скучаю по тебе. Вернись, посмотри на меня. Мамочка, это ведь я. Я живой». Но