Любовь моя Ана - Софья Асташова

Казалось бы, когда решение было принято, мне можно уже не ограничиваться в еде. Можно есть вволю. Можно расслабиться. Но я, наоборот, изо всех сил старалась перед стационаром сбросить ещё. Стала бояться еды ещё больше. Я была такой бестолковой, что даже не знала, что делать дальше, и делала то единственное, что умела. Худела.

Бесконечная шутка

Я взяла с собой «Бесконечную шутку» Дэвида Фостера Уоллеса. Идеальное чтение для психушки, не правда ли? Вот ещё одна причина, чтобы решиться – наконец у меня будет время прочитать эту книгу.

Я ездила за ней в библиотеку на другой конец города. На книге стоит маркер «18+». Библиотекарь, пожилой мужчина с седой бородой, спросил: «Неужели вам уже есть восемнадцать?» – и попросил показать паспорт. Я всегда ношу с собой паспорт, но не ожидала, что он понадобится в библиотеке.

От толщины этой книги у меня что-то переворачивается в животе. Такую толстую книгу я хотела бы написать про анорексию. Чтобы, как только дочитаешь до конца, сразу хотелось начать с начала.

– Сколько книг я могу взять? – я спросила библиотекаря.

– Сколько захотите, – ответил он, смерив меня оценивающим взглядом, – а впрочем, до десяти.

Я выбрала ещё шесть книг, среди которых «Листья травы» Уолта Уитмена, «Уолден, или Жизнь в лесу» Генри Дэвида Торо и «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Воистину набор юного натуралиста-революционера. Я отождествляла себя с лирическими героями всех трёх книг. Я призвала их возродить во мне такие качества, как доброта, милосердие, искренность, щедрость, спонтанность. Передо мной стояла утопическая задача – вернуть доверие к миру.

– Не много вам для одного раза? – удивился библиотекарь.

– Я ложусь в психушку, – сказала я, вздрогнула от безапелляционности этого заявления и быстро поправилась: – В клинику.

– Что ж вы так, – ответил он и покачал головой.

В ночь перед госпитализацией я не могла уснуть. Я торговалась с собой до последнего. Поехать? Отменить всё? Мне впервые представился реальный шанс изменить свою жизнь, выйти из замкнутого круга – и что же? Неужели я упущу его? Я буду жалеть всю жизнь, если сейчас не попробую.

Нарциссическое чудовище, живущее внутри меня, ликовало от предвкушения. Бо́льшую часть времени я просто представляла, как красочно буду всем рассказывать, что лежала в психушке. Стационар был мне нужен не столько, чтобы излечиться – я давно смирилась со своей болезнью, – а сколько, чтобы получить признание. Как пишущий человек становится настоящим писателем только тогда, когда его публикуют, так и я становилась настоящей анорексичкой, когда меня направляли на госпитализацию. Стоит решиться только ради этого.

Проспект за окном гудел и вибрировал не переставая всю ночь. Раньше эти звуки меня успокаивали, усыпляли, но не сейчас. Я снова и снова собирала и разбирала чемодан. С удовольствием подумала, что стала до того миниатюрной, что, кажется, меня в таком чемодане уместилось бы целых две. Клала и вытаскивала пухлые рулоны туалетной бумаги – не была уверена, нужно ли её брать. Проверяла незамысловатую систему автополива для цветов из полуторалитровой бутылки, пластикового конуса и маленького краника, из которого медленно капает вода. Перед этим обильно полила растения. Мой сад выживет, а вот про себя не уверена.

Я представляла, что меня госпитализируют на стареньком уазике скорой с крестом на дверях, как в фильме «Хрусталёв, машину!» Алексея Германа-старшего, но пришлось справляться самой – вызвать жёлтое такси.

Солнце плавится, как шипящий на раскалённой сковородке желток. Меланхолично смотрю из окна машины на свой бульвар, памятник поэту и как никогда чувствую родство с грустным монументом молодого юноши. Прощай.

Такси тормозит у пункта пропуска. Над воротами следовало бы поместить слова Марка Аврелия: «Делай что должно, и будь что будет», но там висела только табличка с надписью: «Психиатрическая клиническая больница».

Шлагбаум нас не пускает. Я думала, что, если объясню охраннику, что ложусь в стационар, и покажу ему свой огромный жёлтый чемодан, он пропустит машину. Но он скрестил на груди руки и покачал головой – дальше нельзя. Дальше пешком. Хорошо, хорошо, пешком так пешком. Таксист легко, как пёрышко, достал из багажника мой чемодан, с которым до этого я путешествовала лишь однажды. Бережно опустил его на землю и сказал: «Здоровья!»

Чемодан будто сопротивлялся – мне стоило больших усилий дотащить его, он то и дело ударял меня по ноге. Колёсики стучали сначала по асфальту, по вымощенной камнем дорожке, затем утопали в покрытой травой тропинке. Вокруг был лес. Закрашенный зелёным кусок карты, который пугал меня, когда я шла сюда в первый раз, оказался обширной территорией больничного парка. Там даже была маленькая часовня. Маленькая часовня в храме доказательной медицины. Что ж, видимо, на войне все средства хороши.

Мой корпус располагался в конце подъездной дороги, как бы намекая, что дальше пути нет. Я приехала раньше назначенного времени. Села в тени на лавочке, спиной к зданию. Это последняя возможность выйти в интернет, прежде чем у меня заберут телефон. Интернет – я не знала, что с ним теперь делать. Открыла приложение и посмотрела погоду на предстоящую неделю. Облачно, возможны осадки.

Я помню, сколько ступенек было на лестнице, что вела ко входу в корпус. Их было ровно столько, чтобы я могла на весу протащить по ним свой чемодан. Я уже знала, куда идти, и сразу поднялась на четвёртый этаж.

Я совру, если скажу, что не боялась. Я боялась не психушки. Я боялась, что меня не примут, что меня с моим огромным жёлтым чемоданом развернут и отправят домой. Он смотрелся до смешного нелепым на фоне бледных больничных коридоров.

На этот раз медсестра не выпроводила меня из отделения. Передо мной открылась дверь и вид на широкий длинный коридор. Сквозь огромные окна лился жёлтый свет, высвечивая ряды столов и стульев. Их тени лежали на полу, похожие на кости динозавров. Несмотря на то что я не переношу солнечный свет, тут было лучше, чем дома. Не просто чуть лучше, но значительно лучше. Это хорошее отделение.

Стационар. Вот он, оказывается, какой. Не такой страшный, как я думала. Здесь происходят чудеса. Здесь лечат болезнь, от которой в принципе нет лекарства. Или есть? Может, они знают какое-то волшебное средство? Я не верила в чудеса, но верила врачам, хотя у них и Аны были равные шансы – пятьдесят на пятьдесят. Пятьдесят процентов