Любовь моя Ана - Софья Асташова

в стационаре, нет зеркал. Одно зеркало было в лифте, на котором мы спускались, когда нас вели на прогулку. Прогулка – это не просто прогулка, это поощрение, если ты выполняешь все предписания врачей. Каждый день на доску напротив процедурной вывешивали список тех, кто съедал все порции в течение суток, чем и заслужил возможность пойти на прогулку. Но не все хотели идти – кто-то предпочитал остаться и проспать эти полчаса до полдника.

Зеркало – это не просто зеркало, это враг, которого мы наделяем слишком большой силой. Возле него сразу набивалась толпа. Перед ним девочки грязными руками выдавливали прыщи. На их месте появлялись, как на поверхности луны, воспалённые кратеры. Я тоже рассматривала своё лицо, пыталась понять, насколько поправилась. Лицо казалось опухшим, серым, и предстоящая прогулка окрашивалась грустью.

Для прогулок у нас есть специальный санитар – мужчина, Игорь Владимирович. Огромный молодой парень с глазами Бэмби и русым ёжиком, который делал его голову похожей на конец карандаша с ластиком. Поздней осенью он выходил на улицу в медицинском костюме, без верхней одежды, и, готова поклясться, ему не было холодно.

Вероятно, он работал не только в нашем отделении, но и с настоящими психами. Я хотела верить, что наше отделение – его любимое. Мы спокойные, с нами можно расслабиться, что он и делал: залипал в телефоне, пока мы, несчастные, слонялись туда-сюда по небольшому, размытому от дождей палисаднику, который мы называли загончиком. Но, конечно, он не терял бдительность: как только я ускоряла шаг, он просил замедлиться, а на второй раз делал предупреждение, что если я не сбавлю темп, то прогулка окончена. То же самое происходило, если мы выходили за границы отведённого нам пространства. Вся прогулочная территория была поделена между отделениями, шаг вправо, шаг влево – Игорь Владимирович сворачивает прогулку.

Наверху нас ждал полдник, который был уже накрыт, когда мы возвращались, но каждый раз, вышагивая по крошечному палисаднику, я строила план, от какой еды откажусь. Конечно, от булки. Конечно, от сладкого сока. Я любила ходить одна, потому что никто из девочек не поддерживал мой темп, но, если кто-то пристраивался рядом со мной на узкой тропинке, я спрашивала: «Что у нас сегодня на полдник?», хотя прекрасно знала, что на полдник будет жареная картошка, или пирожок с черносливом, или и то и другое. «Не буду есть», – говорила я соседке, чтобы закрепить своё обещание.

Но, если подавали творожную запеканку, я не могла устоять. А там уже включалось катастрофическое мышление – всё или ничего: не сдержался с запеканкой, то пропади оно всё пропадом, можно есть и всё остальное.

Как понимаете, остаться голодным было проблематично, поэтому я крайне удивлялась, когда во время прогулок девочки поднимали с земли гнилые яблоки, которые падали откуда-то с неба – яблонь рядом не наблюдалось, – и ели. Плевались и ели. Их глаза искрились безудержным весельем. Они делали это с азартом, скрываясь от недремлющего санитара, и, вероятно, ими двигала Ана – дух протеста, – потому что, сидя за столом в отделении, они равнодушно ковырялись в своей еде, размазывая её по тарелке и съедая от силы пару ложек.

Я не подбирала яблоки, но набивала карманы каштанами и перебирала пальцами холодные, влажные, такие приятные плоды и страшно расстраивалась, когда спустя несколько дней они становились сухими и скукоживались.

Ходили легенды, в которые я, однако, не верила, что в нашем маленьком загончике под каштановыми деревьями лежит клад – девочки из дневного стационара зарывали там конфеты и пакетики соли для тех, кто лежал под круглосуточным наблюдением. Не просто акт милосердия, но хвала изобретательности разума больных РПП.

Три раза в день, правда, по одной штуке нам давали конфеты – «еду для радости». Санитарка выносила из сестринской огромный пластиковый контейнер, который был доверху заполнен разноцветной шуршащей массой. Она сгибалась под тяжестью веса, ведь там были не только конфеты, но и надежды родителей и близких, которые передавали нам эти конфеты с воли. У меня наворачивались слёзы, когда его ставили передо мной на стол, чтобы я выбрала конфету. Это были конфеты со вкусом пьянящей вины и боли.

Я удивлялась девочкам, которые не ели ничего из основной еды, только делали вид, что едят, но всегда с детской радостью, с остервенением набрасывались на конфеты. Они перекрикивались между рядами, кто первый будет выбирать. С какого стола начать ритуальную раздачу. Они переживали, что, когда очередь дойдёт до них, их любимых конфет уже не останется. Выше всего в рейтинге конфет стояла «Добрянка», которую я даже ни разу не пробовала.

На еженедельном обходе врачи спрашивают, беру ли я еду для радости. Еда для радости, как я не уставала повторять, работает только со здоровыми людьми.

– Нет, не беру. Для меня вся еда – это еда для радости. И картошка, и хлеб, и сливочное масло, и мясо.

Они хмурятся:

– Тогда почему ты не берёшь конфету?

Не знаю, как им объяснить, что одной конфеты мне катастрофически мало. От одной конфеты я хочу плакать. Мне проще не есть конфеты вовсе, чем взять только одну.

Свободного времени было мало. Мы всё время были заняты. После группы между обедом и ужином мы смотрели кино. В первый раз, когда я лежала в палате и услышала звуки фильма из игровой комнаты, это было событием – глотком свободы. Если здесь можно смотреть кино, то всё не так уж и плохо, подумала я, но скоро разочаровалась. Выбор фильмов был ограничен, а даже если бы было, из чего выбрать, они бы всё равно смотрели на повторе американскую фантастическую медиафраншизу «Голодные игры». Приключения Сойки-пересмешницы меня не трогали. Голодных игр мне в жизни и так хватало.

Читать я не могла, даже если удавалось выкроить немного времени между приёмами пищи и занятиями групповой терапией. Отвлекал не столько шум, сколько собственные мысли, которые не слушались – улетали под потолок и дальше в коридор. Я всё время ловила себя на том, что тупо перечитываю одну и ту же строчку на странице, но не понимаю, о чём речь. «Бесконечная шутка» лежала нетронутой. Единственная книга, которую мне удалось прочитать, была найдена в стационарной библиотеке – «Над кукушкиным гнездом» Кена Кизи. Книга, вероятно, пользовалась популярностью – переплёт был истрёпан, а страницы рассыпалась в руках.

В стационаре действует система наказаний и поощрений. Телефон и прогулка – это опции, которые доступны пациенту, если он соблюдает все правила. Не пропускает групповые занятия и съедает всё в течение