Любовь моя Ана - Софья Асташова

суток. Всё – это буквально всё. Даже ложка каши, даже крошка хлеба, даже глоток чая на донышке стакана считаются. И каждый день нужно подтверждать своё право на телефон и прогулку заново.

Телефон дают на час два раза в день – утром и вечером. Но пользоваться им можно только в игровой комнате – выходить из неё с телефоном запрещено. Первую неделю в стационаре телефон дают всем независимо от того, всё ли ты съедаешь. Эта неделя тянется неизмеримо долго, и мне начинает казаться, что медсёстры забудут про это правило, но на восьмой день я не нахожу свой телефон там, где обычно. Я понимаю, что они не забывают ничего.

Для меня телефон стал не поощрением, а наказанием. Он у меня был, но я не могла им пользоваться – радиоволны с вышек моего оператора оказались не способны пробиться сквозь толстые стены психушки.

Я не оставляю изматывающих попыток поймать связь – сажусь у окна, возле пышущей жаром батареи. Ничего. Поднимаю телефон в вытянутой руке, встаю на цыпочки, пытаюсь забраться на подоконник, но санитарка меня одёргивает. С недоумением смотрю на девочек, которые, вальяжно развалившись на диванах, беззаботно болтают с близкими, а наговорившись, отыскивают в телефоне старые «худые» фотографии и, хвастаясь, демонстрируют друг другу свои прошлые победы. Кто-то в наушниках смотрит видео и вслух смеется. Только я беспорядочно мечусь от окна к окну, пытаясь поймать связь. Я устаю, это изматывает.

Иногда, и я не знаю, от чего это зависит, на экране появляется одно ненадёжное деление и уродливая буква E рядом. Тогда я, чувствуя себя шпионом, прячусь за оконными жалюзи и делаю селфи. Мне везёт, и интернета хватает на то, чтобы выложить фотографию в сториз в «Инстаграм». Я ставлю геометку «Психиатрическая клиническая больница». Сториз исчезнет через 24 часа, а я навсегда останусь девочкой из психушки. Что это, как не желание поделиться своим безумием со всем миром, но я хочу большего и иду дальше.

Честно, я пыталась сопротивляться порыву и тянула время. Проделала мысленную операцию – слетала в Нью-Йорк, а после дорогого обеда в Верхнем Ист-Сайде (нежные маринованные осьминоги и груша, запечённая с горгонзолой, тимьяном и орехами) отправилась в «Барнис» и вернулась с двумя шёлковыми пижамами – одна цвета бургундского вина, другая – с дизайнерским геометрическим принтом. Переоделась в одну из них. Но все эти ухищрения не помогли мне переключиться, не уберегли от минутной слабости – я открыла свою фейковую страничку на «Фейсбуке»[11], чтобы написать бывшему. Знаю, это безумие, но я и находилась в психушке.

Есть экс-бойфренды, а есть те, кто навсегда останется в сердце. Это не про него. После того как мы расстались, я зарабатывала себе репутацию чокнутой бывшей, строя планы по его возвращению, отслеживая с фейковых аккаунтов его следы в сети. Он кинул меня в спам, но иногда доставал, чтобы проверить, осталась ли я там же в своём помешательстве.

Я бомбардировала его сообщениями, насколько позволяла то и дело пропадающая связь, но он не отвечал. Он был таким слабым, а я, унижаясь перед ним, старалась сделать его сильным. Так я это видела. Вообще, это был всего-навсего простой способ занять мозг – думать о чём-то, кроме того, что я стремительно набираю вес.

Моё увлечение сошло на нет – человек растворился, будто и не было, когда я написала ему: «Я в психушке. Не хочешь меня навестить?», а он не ответил. Я была уверена, что он бросит всё и приедет. Я бы на его месте так и поступила. Но он даже не ответил. Даже грустный смайлик не поставил. Это просто не укладывалось у меня в голове. Я чувствовала досаду и смутное удовлетворение.

А поэт ответил. Я вспоминаю, как он пил молоко прямо из пакета и говорил: «Не сомневаюсь, что, когда придёт время, ты снова в меня влюбишься». Перебираю в голове детали наших первых экстравагантных свиданий – как он прятался под кроватью у меня в комнате, когда домой неожиданно возвращалась мама. Я оттолкнула его, как недоступная героиня из чёрно-белых фильмов, но случилось всё в точности так, как он предсказал.

Он ответил грустным смайликом на мою сториз и спросил: «Как жизнь?»

«Лечусь от РПП», – написала я.

«РПП – это серьёзно, сам с этим сталкивался».

Правило трёх

Вскоре мне пришлось вспомнить, что такое стационарный телефон и как им пользоваться. Каждый разговор с мамой начинался одинаково:

– Ну как ты, дорогая?

– Ну как-как, мам? Как в психушке!

Мне казалось это забавным и до сих пор кажется, хотя я чувствую укол вины, когда называю свою клинику психушкой.

Она пугает только до тех пор, пока ты там не окажешься. Это обычное здание. Там есть и пол, и стены, и окна, и крыша. И кухня, и столовая, и спальни, и комната досуга, почти как в санатории или в пансионате. Там есть кое-что ещё – безусловная любовь и принятие.

Я бы дала вам адрес, чтобы вы сами поехали туда, прошли через парк, посидели на лавочке и попытались вообразить, что происходит внутри. Вы бы убедились, что там нет ничего страшного.

Одно время я страстно пыталась докопаться до причин. Откуда это взялось? Что запустило болезнь? Почему это произошло со мной? В стационаре я узнала, что нельзя выделить какую-то одну причину, их может быть много, до сотни. Чтобы болезнь запустила свой механизм, в одном человеке должны сойтись три фактора – биологический, психологический и социальный. В современной медицине такой подход называется биопсихосоциальной моделью. У меня всё сложилось идеально.

Мне было тяжело это принять, но причины как таковые не так важны. Важно сосредоточиться не на поиске причин, а на выздоровлении. А это куда сложнее.

Каждое утро в шесть часов медсёстры будят нас криком: «Температура! Давление! Температура! Давление!», да так громогласно, что проигнорировать невозможно. Мы поднимаемся из постелей и идём на зов. Перед сестринской выстраивается сонная шеренга. Если температуру можно измерить быстро электронным градусником, то на давление уходит куда больше времени. Вялая ото сна, я забываю поздороваться с девочками, пожелать доброго утра, просто молча жду своей очереди. После «температуры!», «давления!» мы снова расходимся по палатам и спим до восьми утра, когда откроется душ.

Перед завтраком и вечерним кефиром нам разрешалось включить телевизор. На нём было много каналов, но те девочки, которые оккупировали пульт, переключали только между музыкальными программами и реалити-шоу. Я, если удавалось перехватить пульт, включала