Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

у нее и правда замерзли, да еще и промокли… неудивительно, по такой погоде нужны галоши, но откуда их взять? Нет, она говорит это, только чтобы он не расстраивался из-за неудачных поисков жилья – ведь он тут же бросается ее разувать, снимает чулки, растирает ноги платком и греет их в своих ладонях…

– Ну вот, – удовлетворенно говорит он. – Согрелись! Надевай скорее тапочки.

– Как хорошо! – говорит она. – А завтра я уж точно что-нибудь да найду.

– Никакой спешки нет, – говорит он. – В один день такие дела не делаются. И отчаиваться никто не собирается!

– Да-да, – говорит она, – конечно, милый!

Но сама она уже готова отчаяться. Носится-носится целый день по городу – а что толку? Все, что ей нравится, им попросту не по карману.

Нет, что-то, конечно, за такие деньги есть. Она забредает все дальше на восток и север, где начинаются сплошные доходные дома-казармы, страшные, перенаселенные, вонючие, орущие, где женщины-рабочие, открывая ей, говорят:

– Посмотреть-то можно, отчего нет. Да только сами-то снимать не станете. Вам надо поприличнее.

И ведут ее в комнату с заляпанными стенами.

– Да, клопы у нас были, но мы их вытравили синильной кислотой. Они не вернутся…

Шаткая железная кровать…

– Можно паласик положить, если хотите.

Деревянный стол, два стула, пара крючков на стене – и все.

– Ребенок? Да сколько угодно, мне все равно, одним крикуном больше, одним меньше. У меня у самой пять штук этого добра…

– Ох, не знаю, – нерешительно бормочет Овечка. – Я, наверное, попозже к вам еще зайду…

– Да не зайдете вы, голубушка, – отвечает работница. – Представляю, каково вам, у меня раньше тоже жилье было получше. Решиться не так-то просто…

Да, решиться не так-то просто. Ниже падать некуда, это дно, полный отказ от собственной жизни, от минимального комфорта… засаленный деревянный стол, там он, тут она, в кровати орет младенец.

– Никогда! – восклицает Овечка.

А устав, измотавшись, когда уже все болит, добавляет тихонечко:

– Пока нет…

Да уж, решиться не так-то просто, права эта женщина. И хорошо, что решиться не так-то просто, потому что в итоге все складывается иначе.

Однажды днем Овечка заходит в москательную лавочку на Шпенерштрассе – купить упаковку «Персила», полфунта жидкого мыла, упаковку содового отбеливателя…

И вдруг ей становится дурно, в глазах темнеет, и она цепляется за гладильный каток, пытаясь удержаться на ногах…

– Эмиль, сюда! – кричит хозяйка.

Овечке приносят стул, чашку горячего кофе, в глазах у нее проясняется, она шепчет, извиняясь:

– Устала бегать…

– Нельзя вам так выматываться. Немного прогуляться в вашем положении полезно, но в меру…

– Приходится, – с отчаянием в голосе жалуется Овечка. – Мне нужно найти жилье…

Обычно она довольно немногословна, но тут ее вдруг прорывает, она во всех подробностях рассказывает супругам-лавочникам о своих бесплодных поисках. Иногда нужно выговориться, а с Йоханнесом ей приходится крепиться. Хоть здесь излить душу…

Хозяйка магазина – сухопарая женщина с желтым морщинистым лицом и темными волосами, суровая на вид. Хозяин – краснолицый толстяк без пиджака и с закатанными рукавами, мнется в сторонке, истекая салом.

– Да уж, – говорит он. – Да уж, голубушка, – птичек они зимой небось, подкармливают, чтобы не околели, а нашего брата…

– Ладно тебе, – обрывает его жена. – Чем языком молоть, лучше мозгами пошевели. Может, где что знаешь?

– А чего мне знать? – не понимает он. – Ох уж этот профсоюз служащих… Лучше сказать – не служащих, а тужащих.

– Уймись, – ворчит жена. – До этой мысли девушка и сама уже наверняка дошла, без твоих грубостей. Ты лучше подумай. Ничего нигде не слышал?

– Да что я слышать-то должен? Говори уж прямо. Ты о чем?

– Сам знаешь, Эмиль! Путтбреезе!

Крайнее изумление.

– А, так ты о жилье?! О жилье для дамы предлагаешь подумать? Так бы прямо и сказала!

– Так что там у Путтбреезе? Еще свободно?

– У Путтбреезе? Он разве собирался что-то сдавать? А где?

– Там, где у него мебельный склад был. Ты же сам знаешь!

– В первый раз слышу! А если он сдает ту дыру, то не будет же она туда карабкаться по пожарной лестнице? В ее-то положении!

– Чушь, – обрывает его жена. – Послушайте, голубушка, вы ведь живете тут поблизости? Я вас не раз на улице встречала. Вы сейчас прилягте, передохните пару часов, а где-нибудь в четыре зайдите ко мне. Сходим к Путтбреезе вместе.

– Спасибо вам, огромное спасибо! – восклицает Овечка.

– Нет, вы раньше времени не радуйтесь, может, квартиру уже сдали или она вам не приглянется. Получится, опять проходите впустую… С другой стороны, какая разница…

– Если эта девушка, – вставляет Эмиль, – поселится в том скворечнике, я съем швабру. Вот эту самую, из пиассавы, за марку восемьдесят пять.

– Чушь, – снова одергивает его лавочница.

Овечка уходит домой и ложится. «Путтбреезе, – мысленно твердит она. – Путтбреезе. Как только я услышала эту фамилию, сразу поняла: вот оно».

И она засыпает, вполне довольная своим легким обмороком.

Квартира каких мало.

Герр Путтбреезе тащит, а герр Яхман помогает.

Обходится без фрау Пиннеберг

Когда вечером Пиннеберг входит в темную комнату, его вдруг ослепляет свет электрического фонарика, и раздается крик:

– Стоять! Руки вверх!

– В чем дело? – хмуро спрашивает он: в последние дни настроение у него не самое лучшее. – Откуда у тебя фонарик?

– Он нам пригодится, – радостно объявляет Овечка. – Света на лестнице в наших новых хоромах нет.

– Ты нашла жилье? – У него перехватывает дыхание. Дурного настроения как не бывало. – Овечка, ты правда нашла?

– Нашла! – ликует она. – Настоящую квартиру, как у настоящих супругов. Там будем жить мы – и больше никто! – Она делает паузу. – Ну то есть, если ты захочешь, окончательно я еще ни о чем не договорилась…

– О боже, – ошеломленно бормочет он. – А если ее за это время сдадут кому-нибудь еще?

– Не сдадут, – успокаивает она. – До вечера обещали придержать. Мы туда скоро пойдем. Только ешь скорее.

За ужином он пытается узнать подробности, но она отмалчивается.

– Нет. Сам все увидишь, я ничего рассказывать не буду. О боже, милый, только бы ты согласился…

– Так пойдем, – говорит он и, еще дожевывая, поднимается.

– Что, уже? Ты же почти ничего не съел.

– Да мне кусок в горло не лезет! – отмахивается он. – Аппетита нет. Пошли!

Они идут по Шпенерштрассе, крепко прижавшись друг к другу, потом сворачивают на Альт-Моабит.

– Квартира, – бормочет он, – целая квартира для нас одних!

– Ну, она вообще-то не совсем квартира… – жалобно оправдывается Овечка. – Только не пугайся!

– Умеешь ты помучить!

Дойдя до кинотеатра, они сворачивают в подворотню и попадают во двор. Дворы бывают двух типов, и этот как раз второго – скорее фабричный, складской. Тусклый газовый фонарь горит, освещая большие ворота, двустворчатые, как в гараже. «Мебельный склад Карла Путтбреезе» – значится на них.

Овечка указывает куда-то в темноту.

– Вон там туалет, – говорит она.

– Где? – бормочет он. – Где?

– Вон там, – отвечает она и снова показывает пальцем. – Во-он, маленькая дверка. Если тебе нужно, сходи сейчас, а то потом возвращаться будет далековато и тяжеловато.

– По-моему, ты меня разыгрываешь.

– А здесь – вход, – говорит Овечка и распахивает гаражную дверь с табличкой «Путтбреезе».

– Да неужели, – отвечает Пиннеберг. – Я уже заинтригован.

Они входят в большое складское помещение с высоким потолком, забитое старой мебелью. Жалкий луч фонарика теряется в лабиринте стропил, опутанных паутиной.

– Надеюсь, – говорит Пиннеберг, переводя дух, – что это не наша гостиная.

– Это склад герра Путтбреезе. Герр Путтбреезе – столяр, занимается старой мебелью, – объясняет Овечка. – Смотри, сейчас я все тебе покажу. Вон видишь – там, сзади, как будто такой огромный тоннель встроен. Это кинозал. Ты же заметил кинотеатр?

– Заметил, – весьма сдержанно отвечает Пиннеберг.

– Ну, мальчик мой маленький, не дуйся, сейчас все увидишь. Так вот, там кинозал, а нам надо на его крышу.

Они подходят ближе, фонарик освещает узенькую деревянную лесенку, крутую, как трап,