Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

Но Яхман уже не хохочет, он задумчиво смотрит на молодую женщину, его лоб пересекает вертикальная складка, рот приоткрывается.

Он делает еще один шаг вперед. И очень тихо говорит:

– Не дело вам, фрау Пиннеберг, в вашем положении кофры таскать.

Он берется одной рукой за кофр, другой – за чемодан.

– Пойдемте.

– Герр Яхман… – снова бормочет Овечка.

Но Яхман не произносит больше ни слова. Он молча сносит кофр вниз, молча грузит на тележку, молча жмет Пиннебергам руки. И смотрит им вслед. Они удаляются по серой, затянутой дымкой улице, – тележка с пожитками, беременная женщина в потрепанном пальто, с дешевым шиком разодетое недоразумение и толстое пьяное чудище в синей рубахе…

Выпятив нижнюю губу, герр Яхман стоит и напряженно размышляет. В смокинге, такой элегантный, такой ухоженный, наверняка успел понежиться в ванне в свое удовольствие. Потом, тяжело вздохнув, медленно, ступенька за ступенькой, поднимается обратно. Закрывает дверь, которая так и стояла нараспашку, бросает быстрый взгляд на опустевшее княжеское жилище, кивает, выключает свет и входит в проходную комнату.

– Ты где опять пропадал? – Фрау Пиннеберг восседает в кругу гостей. – Опять к нашим молодым таскался? Приревновала бы тебя, если бы умела.

– Плесни коньяку, – говорит Яхман. И пьет до дна. – Кстати о наших молодых – тебе от них привет. Они только что съехали.

– Съехали? – переспрашивает фрау Пиннеберг.

И разражается очень стремительной, очень возмущенной, очень пространной тирадой.

Бюджет расписан, но и у других тоже все учтено.

Пиннебергу не хватает мяса и кажется, что Овечка чудит

Дело к вечеру, уже стемнело, и Овечка сидит за столом в своей квартире, разложив перед собой тетрадку, листки бумаги, ручку, карандаш, линейку. Она пишет и складывает, что-то вычеркивает, а потом снова что-то приписывает. Временами вздыхает, качает головой, опять вздыхает, думает: «Нет, это просто невозможно», – и продолжает подсчеты.

Комнатка очень уютная: низкий, с открытыми балками потолок, мебель теплого, красно-коричневого оттенка. И пусть тут не слишком современно, зато висящая на стене вышивка черным и белым бисером «Верность до гроба» смотрится совершенно к месту. И Овечка тут тоже совершенно к месту – и ее свободное голубое платье с воротничком из машинного кружева, и нежное лицо, и прямой носик. В комнате царит приятное тепло, сырой декабрьский ветер время от времени стучит в окна, но белые занавески не шелохнутся – сквозняка нет.

Наконец Овечка откладывает ручку и перечитывает то, что вышло. Вот как выглядит то, что она написала большими и маленькими буквами:

«БЮДЖЕТ

Йоханнеса и Эммы Пиннеберг

на месяц.

Ни в коем случае не превышать!!!

А. Доходы

Месячная зарплата 200

B. Расходы

а. Продукты:

Масло и маргарин 10

Яйца 5

Овощи 8

Мясо 12

Колбаса и сыр 5

Хлеб 9

Бакалея 5

Рыба 3

Фрукты 5

Итого расходы на питание: 62

б. Прочее

Страховки и налоги 3,75

Профсоюзный взнос 5,10

Арендная плата 40

Проезд 9

Эл-во 3

Отопление 5

Одежда и белье 12

Обувь 4

Стирка, раскатка, глажка 3

Моющие средства 5

Сигареты 5

Досуг 3

Цветы 1,15

Обновки 10

Непредвиденные нужды 5

Итого прочие расходы: 134

Всего расходов: 196

Остается про запас: 4

Нижеподписавшиеся обязуются ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не брать из кассы деньги на иные цели, кроме вышеозначенных, и не выходить за пределы бюджета.

Берлин, 30 ноября 1930»

Мгновение Овечка колеблется, думает: «Представляю, как у милого глаза округлятся!» Затем берет ручку и выводит внизу свое имя, все аккуратно складывает и убирает в ящик секретера. Потом вынимает из среднего ящика красивую пузатую синюю вазочку и вытряхивает ее содержимое на стол. Пара купюр, немного серебра и несколько медяков. Она пересчитывает: сколько было, столько и есть – сто марок. Тихонько вздохнув, перекладывает деньги в другой ящик и возвращает пустую вазочку на прежнее место.

Овечка хлопочет у плиты, передвигает туда-сюда кастрюльки, смотрит на часы – да, пора ставить картошку на огонь, милый будет через полчаса. Надо бы еще угольных брикетов в плиту подбросить. На четвертом брикете она на миг задумывается – и кладет его обратно в корзину с углем. Идет к двери, выключает свет и опять удобно устраивается в большом плетеном кресле у окна, сложив руки на животе и широко расставив ноги.

На улице настоящая буря. Деревья шумят и скребут голыми ветками по стене, мигает газовый фонарь. Через слюдяное окошко плиты на одеяло падает красноватый отсвет: он тихонько танцует, внезапно замирает, а потом долго дрожит, прежде чем опять расплясаться. Как хорошо сидеть дома одной, в темноте, дожидаться мужа и прислушиваться, не шевельнулся ли ребенок в утробе. Чувствуешь себя такой огромной и просторной, будто бы переливаешься через край и заполняешь все вокруг, поистине ты – часть мира и делаешься все больше… Ей вспоминается море: как оно поднималось и опадало, катило и катило свои волны, неведомо зачем, но как же было хорошо…

Овечка давно уже дремлет, дремлет с полуоткрытым ртом, уронив голову на плечо, – ее баюкает легкий, быстрый, радостный сон.

И она мигом просыпается, бодрая и оживленная, едва милый включает свет и весело говорит:

– Ну, как дела? Что в темноте сидишь, Овечка? Малыш не давал о себе знать?

– Нет-нет, сегодня еще нет. Добрый вечер, муж.

– Добрый вечер, жена.

Они целуются.

– Ой, какой ты холодный, милый!

– Так холодина-то какая! Сырость и холод.

– Ноги у тебя сухие? Теплые? Есть будем прямо сейчас?

– Все шик-блеск. Да, давай прямо сейчас. Вечер – лучшее время, все дела позади.

– Хорошо, накроешь?

– Конечно.

И он накрывает на стол, а она подает ужин. И несколько неуверенно говорит:

– Сегодня пикша в горчичном соусе. Совсем дешево продавалась.

– Отлично, – говорит он. – Иногда так хочется рыбы.

– Ты в хорошем настроении, – радуется она. – На работе все в порядке? Как продажи перед Рождеством?

– Ну, покупатель еще не раскачался, ажиотажа нет.

– Много сегодня продал?

– Да, сегодня мне подфартило. Наторговал больше чем на пять сотен марок.

– Ты, наверное, у них там самый лучший продавец.

– Не-ет, Овечка, до Хайльбутта мне далеко. Да и Вендт не отстает. И Йенеке, если захочет, работает очень лихо.

– Но на пятьсот марок они никогда не продадут!

– Это только сегодня, не всегда же мне будет так везти.

– Но ты же не думаешь, что тебя сократят?

– Нет, вряд ли. Пока точно нет. Посмотрим, что будет после Рождества. До первого апреля, я думаю, можно не беспокоиться.

– Уже неплохо.

– Только вот есть новости.

– Какие? Видимо, ничего хорошего.

– Мандель нанял оптимизатора. Он должен реорганизовать торговлю: экономия и все такое…

– Что ж, на ваших зарплатах больше сэкономить уже не удастся.

– Как знать, что у них на уме… Этот тип что-нибудь да придумает. Лаш слышал, ему положили три тысячи марок в месяц.

– Сколько? – изумляется Овечка. – Быть того не может! Три тысячи марок – и это Мандель называет экономией?

– Да, но все это должно окупиться в десятикратном, в двадцатикратном размере – уж он придумает как.

– Ну, вас это коснуться не должно. Может, в других отделах…

– В других отделах ведь то же самое, что и у нас… Ходят слухи, что у нас введут такую же систему, как в больших универмагах: каждому продавцу назначается норма, сколько