Пропавшая сестра - Меган Дэвидхизар

происходит так быстро, что миссис Сандерсон этого даже не замечает. Эдриан приземляется рядом со мной, но я перехожу на другую сторону. Несколько минут спустя последний участник благополучно приземляется, и миссис Сандерсон забирается на стол в центре комнаты:

– Мы приближаемся к завершению нашего путешествия, и сегодняшний день – один из самых знаменательных. Действия важны, но они ничего не значат, если у нас нет искренних мотивов. Многие из наших действий спровоцированы болью или старыми ранами, от которых мы не можем избавиться. Но мы не будем зацикливаться на том, что осталось позади. Ваши товарищи по команде не могли сделать шаг, пока предметы, что были позади, не были переданы вперед. Нам нужно продолжать двигаться вперед по жизни, и иногда это подразумевает использование того, что осталось в нашем прошлом, чтобы достичь цели. Cтарые раны и боль будут сдерживать нас, если мы не отпустим их и не начнем двигаться вперед.

Пристальный взгляд Эдриана прожигает меня насквозь, мое лицо заливает краской.

– Мы должны разобраться в себе, – продолжает миссис Сандерсон, – и решить, кому мы отказываем в прощении. Это кто-то из наших близких? Кто-то, с кем мы были близки раньше? Иногда человек, который больше всего нуждается в прощении, – это мы сами, или мы должны просить прощения у кого-то другого.

Я усмехаюсь, и те, кто стоит ближе всего, бросают на меня непонимающие взгляды. Миссис Сандерсон уверена в своих словах – мы обязаны простить того, кто нуждается в прощении, даже если он не говорит об этом напрямую.

Но ты не можешь отпустить причиненную им боль, как воздушный шарик, что выскальзывает у тебя из рук и улетает прочь. Я не могу… Я не прощу Эдриана за то, что он сделал. Я не прощу себя за то, что сделала с Грейс. И ничто не заставит ее простить меня, узнай она, что сделала я.

Миссис Сандерсон, наверное, думает, что мы все выстроимся в очередь, чтобы испить ее мудрости, но я скорее прыгну в яму с лавой.

После обеда я снова сижу на подоконнике в коридоре второго этажа и листаю фотоальбом. Одежда в тигровую полоску и заколки-бабочки в волосах из двухтысячных годов выглядят достаточно забавно, чтобы ненадолго отвлечь меня. В конце альбома несколько более свежих снимков: на одном – старшеклассники стоят на вершине горы, на другом – ребята свисают с двухъярусной кровати, а вот тут – парочка засвеченных фотографий. На одной из них запечатлены Эрика и Зои. Вспышка выхватывает из темноты их лица, Зои обнимает Эрику за плечи, прижимаясь к ее щеке, в ее руке фломастер. На заднем плане возвышается большой камень, стена пещеры, исписанная именами, среди которых виднеется надпись: «Лучшие подруги Эрика и Зои».

Четыре дня назад при виде этой фотографии мне захотелось бы швырнуть альбом в угол. Так много изменилось за столь короткое время. И все же этого недостаточно. Я сидела у этого же окна, пытаясь выкинуть из головы одну простую истину: я должна поговорить с Грейс. Каждый день этой поездки мог стать решающим. Я не была откровенна с ней. Я позволила плохим воспоминаниям разрастись, отравляя меня, но ничего не делала. Я пыталась найти этому оправдание, игнорировать, отрицать, но правда давит на меня, как груда камней, и я не смогу сдвинуться с места, пока она не исчезнет.

В моей памяти всплывают слова миссис Сандерсон: старые раны и боль будут сдерживать нас, если мы не отпустим их и не начнем двигаться вперед. Я не хочу бередить старые раны или признавать то, что я натворила, но и сидеть сложа руки я больше не могу. Мне нужно было побыть одной, чтобы подавить гнев и прийти в себя. Теперь я понимаю: не стоит надеяться, что кто-то другой изменит мою жизнь.

Оставив фотоальбом на окне, я направляюсь в комнату Грейс и стучу в открытую дверь. Тори лежит на своей кровати, в ее руках мелькает карандаш, в блокноте виднеются наброски кошки: животное свернулось в клубок, прыгает на невероятную высоту, убегает с высоко поднятым хвостом.

– Ты не видела Грейс?

Она поправляет большие сползшие на нос очки:

– Нет. А она была здесь?

– Да, но теперь, видимо, ушла.

– Ага.

– Спасибо.

На всякий случай я заглядываю в другие двери и вижу Грейс, оживленно болтающую в чужой комнате. Я останавливаюсь у закрытой двери комнаты Эдриана. Грейс не единственная, с кем мне нужно поговорить. Я буду лицемеркой, если, желая, чтобы меня простила Грейс, сама не прощу Эдриана. От тайн или обид отношения лишь ухудшаются.

Я не решаюсь постучать. Когда я вспоминаю, как он читал мое стихотворение – мои слова – всем окружающим, меня вновь охватывает паника. От одной мысли об этом мне хочется кричать. Мне пришлось приложить огромное усилие, чтобы поделиться текстом с Эдрианом. Если бы я хотела поделиться этим с другими людьми, я бы сделала это публично и претендовала бы на приличную стипендию. По крайней мере, тогда осуждение исходило бы от незнакомца, а не от толпы одноклассников. Нет, если я скажу Эдриану, что прощаю его прямо сейчас, мое сердце не выдержит. Я не готова к…

– Ого. – Клайд распахивает дверь и от удивления отскакивает назад, хватается за сердце и делает несколько глубоких вдохов.

– Извини, – говорю я. – Я ищу Эдриана. Он вроде был здесь… Ты в порядке? Тебе нужен ингалятор?

– Я в порядке, – хрипит Клайд, поднимая большой палец. – Эдриан схватил свой блокнот помчался вниз.

– Спасибо.

– Не за что.

На самом деле не имеет значения, куда пошел Эдриан. Я не готова к встрече с ним. Я сбегаю по ступенькам в поисках Грейс и сталкиваюсь на лестничной площадке с мистером Гаттером.

– О, извините, – говорю я, отступая в сторону.

– Я поднимаюсь за тем, чтобы предупредить всех, что через пять минут мы должны пройти в комнату для совещаний. Нас ждет следующее занятие.

Пять минут? Разговор с Грейс явно займет больше пяти минут. Я решаю подождать до конца ужина, но в этот момент из-за угла доносится ее смех. Вместо того чтобы пойти в главный зал, я сворачиваю направо, в маленький закуток с красными креслами, где мы были вместе с Эдрианом.

А вот и Грейс – с ее лучезарной улыбкой и заразительным смехом, с ее уверенностью в себе и обаянием – сидит лицом к Эдриану. Она указывает на что-то в записной книжке у него на коленях и говорит так тихо, что ему приходится наклониться ближе, чтобы расслышать ее слова. С таким же