Любимая звезда - Анна Радзивилл

– Как нет?!

– Меня нет. И ты это всегда знала. Всю жизнь была атеисткой.

– Что ты мне голову морочишь?

И загремела вёдрами.

* * *

Мучаюсь, подсчитываю, сколько у меня денег, какие предстоят расходы, на сколько мне этих денег хватит, ох, да конечно, их не хватит, и где я тогда их тут возьму, вдали от дома?

Вдруг Он говорит:

– А ты не думай об этом.

– Как «не думай»? А кто же будет думать?

– А ты попробуй положиться на меня.

– По-моему, я уже это сделала…

– Нет. Когда ты действительно сможешь на меня положиться, у тебя страх пройдёт. Совсем.

* * *

– Поразительно, но ведь Ты меня ещё никогда и ничем не обидел! Я теперь такая спокойная стала, улыбаюсь всем…

– Обижают от непонимания, от корысти, из мести.

– Да? Так выходит, что Ты меня никогда и не обидишь?

– Конечно.

– А…

* * *

Открываю калитку за домом, выхожу в лес.

Берёзки сияют светло-жёлтыми и золотыми листьями. И от этого кажется, что всё освещено солнцем. Родничок под горой бормочет-лепечет что-то трогательно – неразборчивое.

Поднимаю голову. А солнышка-то и нет. Небо-то, оказывается, серое, печальное. Вот-вот заплачет. Это что же – Ему, значит, грустно?.. Боже мой…

– Ну что Ты? Тебе грустно?

– Нет. Это просто осень.

– Спасибо Тебе… Какая тихая, какая прекрасная у Тебя осень! А знаешь, я сегодня две строчки написала:

Клевала звёздочки Жар-птица,

Господь кормил её с ладони…

– Хотя Ты ведь это и так, конечно, знаешь…

– Маленькая ты моя… Любимая.

От растерянности я спотыкаюсь о какой-то корень на тропинке и опускаюсь на траву. Ложусь щекой на корень, о который споткнулась, и сердце моё дрожит…

– Я – маленькая?

– Совсем ещё маленькая.

– Я уже так давно взрослая!

– Ничего. У меня всё человечество пока ещё в этом возрасте. И тоже думает, что оно взрослое.

– Да? Но неужели Ты любишь меня? Я не могу в это поверить. Ведь Ты видишь и знаешь вообще всё. Все мои грехи и несовершенства. И глупости. Ужас! Как же Ты можешь меня такую любить?

– Очень. Очень люблю.

– Но Ты же Сам мне говорил, что Ты не испытываешь эмоций. Помнишь, однажды Ты мне долго это объяснял?

– Я всё помню. Но любовь – не эмоция.

– Как не эмоция? Это же одна из самых сильных эмоций!

– Нет. Заблуждение.

– Но что же это тогда?

– Это скорее… субстанция.

– Да? Не понимаю. Субстанция. Как это?

– Ну вот огонь – субстанция. Понимаешь?

– Вроде бы. Хотя так ведь никто и не знает, что же такое – огонь. Качества его знают, свойства, а вот что это такое…

– Свойства тоже не все известны. Рано ещё. Преждевременно.

– Любовь – субстанция. А как она выглядит?

– Она не выглядит. Но это не мешает ей существовать.

– Но какая она всё-таки?

– Бескорыстная. Терпеливая. Всё понимает. Не ставит условий. А главное – любовь никогда не проходит, не перестаёт.

* * *

Жёлтые листья на деревьях незаметно редели, редели, а однажды ночью вдруг упали все, и утром земля стала золотая. Сами деревья на фоне золотой земли стояли чёрными и беззащитно-раздетыми. А небо над ними теперь было синее и холодное.

– Доброе утро, Прекрасный!

– Доброе утро, Маленькая.

– А ты что же, так всё и не спишь?

– Так всё и не сплю. Томлюсь себе неподвижно посреди исторического течения, как сказал про меня один хороший писатель.

– Андрей Платонов?

– Да.

– А Ты от этого не устаёшь?

– Нет.

– Вот почему Ты никогда не теряешь терпение!

– Наверное.

– Возишься с нами, возишься…

– Это моя задача. Вырастить, воспитать…

– А раз Ты никогда не устаёшь – значит, Ты и не старишься?

– Не старюсь. У меня нет этой проблемы.

– А… Вот почему тебя раньше называли Нетленный!

– Ну да.

– Хорошо, что нет этой проблемы. И всё-таки как же мне жаль, что я Тебя никогда не увижу!

– Взгляни сюда.

На краю моего письменного стола лежит осенний сентябрьский журнал. На последней странице обложки сильный молодой мужчина в чёрном костюме. На его могучем плече сидит маленькая первоклассница в белом передничке. Она звонит в медный колокольчик.

– Кто это?

– Это я.

– А девочка с колокольчиком?

– Это ты.

Я изумлённо вглядываюсь в фотографию. Лица мужчины не видно, он отвернулся. Только часть красиво подстриженного затылка. Да, у такого, конечно, голос должен быть низкий и бархатный.

– О… Опять Ты шутишь…

– Да нет. Я не шутил.

Я снова вглядываюсь в беззаботную девочку на плече. Вот откуда у меня всю жизнь такое странное чувство, что кто-то со мной возится, бережёт меня… Иначе давно бы уж я себе шею свернула! Слишком больших глупостей мне делать просто не позволяли…

* * *

Я любила мышей, пока у меня был кот, голубоглазый сиамский красавец. Но его жизнь кончилась, и пришлось мне мышей резко возненавидеть. Потому что они едят даже то, что вообще уже никто не ест, – пластмассовое ведро, например, или ватное одеяло.

В один прекрасный день я так устала от их мелких пакостей, что неожиданно для себя решила с ними смириться, как с неизбежным злом. Хочешь жить на краю леса – терпи мышей!

И тогда вдруг, однажды ночью… Кто-то мягко вспорхнул на подоконник из сада. (Сплю я с открытым окном.) Птица, что ли?

А эта птица, оглядевшись в темноте, осторожно прокралась по столу, легко скакнула ко мне на кровать, устроилась в ногах и… замурлыкала.

Но стоило мне шевельнуться, как она бесшумно, одним длинным прыжком вылетела в окно.

На следующую ночь я уже не шевелилась. Кто-то подкрался ко мне и медленно стал меня исследовать. Обнюхал руки, щекоча тончайшими усами, и вдруг насторожился и окаменел. В углу зашуршала мышь! (Подумаешь, я на них уже и внимания не обращаю.)

Мышь грызла что-то в открытую.

Внезапно серая молния мелькнула у меня над головой.

– Кисюня, – громко и радостно сказала я в темноту, – неужели ты пришла спасти меня от этих наглых тварей? Они ведь уже днём по столу бегают. По косякам лазают, вертя хвостами! И русскую печку мне насквозь проели!

Кошка молча хрустела в углу мышиными косточками.

Больше она не ушла. Она решила тут жить.

* * *

– Скажи, это Ты придумал мне Кисюню?

– Я.

– Спасибо.

– Ты ведь не хотела больше кота заводить.

– Да. Я боюсь, что другого кота не сумею так же полюбить. И это будет несправедливо.

– Теперь тебе будет ловить мышей моя кошка.

И правда. Еду у меня она не