Любимая звезда - Анна Радзивилл

представить я не в силах, сколько страшного ты пережил за эти три столетия. Даже то, что случилось недавно. Что такое блокада? Что такое осаждённый город, заваленный трупами своих жителей? Обстрелы каждый день почти три года?

Но живы ещё те, кто помнит всё это. У всех блокадников есть одно свойство: каждый год с декабря они начинают жить в блокаде. Недавно моя тётка мне говорит:

– Я тут котлеты ела из человеческого мяса и всю семью потеряла, но из города своего родного не уехала.

– Как это?..

– Ну, продавали на улице… А потом по радио сказали: «Не покупайте эти котлеты, в городе мяса нет!»

– Да, – говорю я тётке, – миллион погибших, это и не представить…

– А два – не хочешь? Полмиллиона лежит только на Пискарёвском кладбище! А живые – все работали, снаряды точили, танки чинили. Три года огромная немецкая армия ничего с нами поделать не могла. А знаешь почему? – Она наклоняется ко мне и шепчет: – Теперь об этом не говорят… Но мы же собой всю нашу страну заслонили. Вот откуда два миллиона… Никто отсюда не бежал. Умирали.

Люди умирали от голода через одного. А тебя не бросали. Им казалось тогда, что ты погибнешь последним.

Три города в мировой истории враги осаждали по три года. Карфаген, Трою и тебя.

Карфаген и Троя не выдержали. Их уничтожили. Выстоял только ты.

И пришёл день, когда уже новые, но твои, родные человечки ходили по улицам, гладили эти камни и улыбались.

* * *

«Тойота» тормозит перед светофором. И я снова неожиданно вижу кино.

Лето, выпускной вечер. Я окончила школу и первую ночь в своей жизни (правда, белую) свободно гуляю по улицам на законном основании! Господи, до чего же я тогда была счастлива! Причём иду босиком, в одной руке розы, в другой – туфли, новые, лакированные. (Разносить их так и не удалось.) А чулки – вдрызг…

– Девушка, вы что, с луны свалились?

– Почему с луны?

– Ну, в белом платье… («С воланчиками!» – думаю я). – Босиком, – продолжает он. Весёлый такой парень. – Вам говорили когда-нибудь, что вы прелестны?

– Нет ещё, – честно сознаюсь я.

– Я за вами уже почти всю Садовую прошёл. (Да? А я и не заметила. Брови у него стрелами, вразлёт, а глаза голубые, смелые. Глаза творца. Флибустьер!)

– Куда вы идёте?

– Не знаю, – опять честно отвечаю я. По-моему, он сейчас и в самом деле поверит, что я свалилась с луны. – Понимаете, – решила объяснить, – я сегодня…

– Не надо, не надо, – пугается он. Видно, ему хочется, чтобы я осталась незнакомкой, неземным созданием. В белом платье с воланчиками и босиком.

Но у меня тоже голубые глаза. Поэтому инициативу я перехватываю легко. Неожиданно для него.

– А вы – моряк?

– Ага. А как вы угадали?

– А как называются морские ворота Магадана?

– Мм… Не помню.

– Бухта Нагаево. А лучший ресторан во Владивостоке?

– Не знаю…

– «Золотой Рог».

Он не хочет позориться дальше, пытается выплыть, барахтается:

– Нет, я не понимаю… Ночью, одна… Что же вы тут всё-таки делаете?

– Ищу своего суженого.

– А если это я? – И кинжальный взгляд сверху. Взгляд победителя.

– Нет, – качаю я головой. – К сожалению, нет. Мой суженый обязательно будет знать ответы на мои загадки.

Флибустьер столбенеет.

– Счастливой дороги!

* * *

Зелёный свет. Машина трогается.

– Спасибо тебе. Кино, конечно, прекрасное. Но мне всё-таки не по себе как-то. Целую ночь катаюсь по твоим улицам и сама не знаю зачем. И целую ночь думаю: ведь опять тебе пророчат что-то страшное скоро…

Один знаменитый заезжий астролог выступал у нас недавно во Дворце молодёжи. Конечно, он знал больше своей аудитории, это ясно было. Я сидела очень близко и хорошо запомнила, какой ужас вспыхнул нечаянно в его глазах, когда кто-то неожиданно спросил: «А вы сами не хотели бы жить в Петербурге?»

– Да вы что? – ахнул астролог. – Да я бы… Ноги в руки, детей в охапку… – Потом сообразил, что был слишком откровенен, и осторожно пояснил: – В катренах Нострадамуса, которые, кстати, плохо расшифрованы, сказано, что вашему городу, к сожалению, скоро предстоят очень, очень большие испытания.

В Нострадамусе-то он не сомневался – предсказания эти полтысячи лет аккуратно сбываются. Одно за другим. Не знал он только, когда именно наступит это «скоро».

Может быть, всё это как-то связано с твоим характером? Ведь у тебя характер Великого Петра. Я живу тут всю жизнь, поэтому понимаю. Мне кажется, ты, как и он, не боишься никаких потрясений. «Небываемое – бывает!» выбито было на медали в память неслыханного успеха над непобедимым доселе врагом. Теперь мы просто говорим: в память победы над шведами. И никто не помнит уже, что война эта шла двадцать один год!

Говорят, что характер – это судьба. Но ты же знаешь, что судьба – это только ответ мира на наше вмешательство. Если твои мысли и поступки изменяют мир к лучшему, то и мир будет отвечать тебе добром. А если твоё вмешательство приведёт к ухудшению мира – обижаться не на кого. Сам выбрал.

Сколько у тебя было военных заводов? Каждый захудалый заводишко в городе на девяносто процентов работал на войну, не говоря уже о крупных. Я ведь это знаю не понаслышке – восемь лет проработала на трёх крупных заводах радиожурналистом. И очень удивлялась, что писать не о чем: что ни возьми – всё «закрытая тема». «Пишите о людях, – говорили мне. – Зачем же рассказывать о заводе?»

Думаю, ты давно знаешь свою судьбу, и астролог ужасался не зря. Какая же новая беда ждёт тебя, мой дорогой, мой прекрасный Город?

«Тойота» тихо скользит вдоль побелевших домов Невского проспекта. Снежная дорога увлекает вперёд и завораживает… Вот мы обогнали уже целый табун клодтовских коней на Аничковом мосту, у Московского вокзала молча бросились в глаза огни казино под названием «Фортуна».

Фортуна… Судьба? Значит, такая у тебя судьба? Ты – город-воин? Защитник? Да… Теперь я понимаю…

Машина плавно делает тур вальса вокруг вокзальной площади и уже весело, мягко подпрыгивая и жужжа, несётся обратно. Тоже мне тройка с бубенцами…

А в памяти моей всплывает прочитанный когда-то приказ Петра перед Полтавской битвой: «Вот пришёл час, который решит судьбу нашу. Воины! Вы сражаетесь не за Петра, но за Государство, Петру вручённое, за Род свой, за Отечество, за Веру… А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия…»

* * *

Перед Троицким мостом я вышла из машины (а то мало ли что опять не так