Отпусти меня, мама! - Алсу Идрисова

цветы, гады такие! Вот только гады эти – я про родителей твоих сейчас – все эти годы содержат тебя, праздного лентяя и бездаря. Дают тебе денежки, покупают квартирки и машинки, прощают шалости в виде проигрышей в казино, содержат твой убыточный бизнес, которым ты так страшно гордишься! Эти самые гады тебя кормят, поят, одевают – и это тебя, почти сорокалетнего половозрелого мужика, который в свои годы умеет только вкусно жрать и со вкусом тратить деньги! Ах да, еще и сношаться! И больше ничего!

– Что ты знаешь о моей жизни?! – вновь заверещал Женя. Я даже испугалась, что от таких воплей его хватит удар. – Что ты знаешь о моей святой матери?! Рассказать тебе, как она выгнала мою беременную невесту много лет назад? Рассказать тебе, как они с отцом ломали меня, не давая поступить туда, куда я действительно хочу?! Да знаешь ли ты, что я хожу к психологу, потому что у меня многолетняя депрессия и невроз навязчивых состояний, который не лечится вообще?!

– У тебя, Женечка, не невроз! – зло сказала я, думая о том, что надо завершать этот бессмысленный спор. – У тебя хроническая неспособность любить близких, не в меру раздутое самомнение, подкрепляемое махровым эгоизмом. И лень. Ты любишь ныть и жаловаться на то, как плохо с тобой обошлись в детстве. Но ты палец о палец не ударил для того, чтобы изменить ситуацию и чего-то добиться в этой жизни самому. Ты, Женечка, паразит – хорошо приспособленный к жизни паразит, тянущий соки из других. И производящий дерьмо и ничего кроме него.

– Да как ты смеешь?!

– Знаешь, Жень, мне жаль тебя. Потому что после смерти родителей – а она не за горами, поверь мне, – ты останешься ни к чему не приспособленным инфантильным мальчиком. Которому, надеюсь, хватит ума на то, чтобы хотя бы не разбазарить отцовское наследство, – жестко сказала я. – А своих детей не рожай, Жень, не надо. Ты сам еще ребенок. Вот только… не забывай про старую поговорку: не имеющий детей живет как человек. А умирает как собака.

На мое удивление, на том конце провода молчали. Лишь прерывистое дыхание свидетельствовало о том, что Женя все еще не отключился и слушает меня.

– Сходи к матери сегодня, – велела я. – Сходи, пока еще не поздно. Она любила тебя так, как могла, как умела. Можно всю жизнь обвинять во всем мать – обвинять других очень удобно, знаешь ли, избавляет от возможности управлять своей жизнью самому. Вот только мать ты своим молчанием не исправишь – нельзя ломать чужие характеры.

– Вот именно – нельзя! – с чувством отозвался Женя, явно вкладывая в эти слова всю свою обиду.

– Сходи сейчас, – отрезала я. – Чтобы потом не плакать на могиле матери. А то знаю я вас, непризнанных актеров. Поди, всю оставшуюся жизнь будешь комедию ломать, изображая «сына, который не успел».

Трубка запищала – Женя больше не захотел слушать мое хамство. Надеюсь, я достучалась до него.

Я усмехнулась и убрала телефон в карман. Не понимаю тех, кто всю жизнь на матерей жалуется и говорит: «Мать мне всю жизнь сломала». У некоторых матерей уже и в живых нет, а они все стонут и на несчастливое детство кивают: «Мол, вот если бы было вот так, а не как у меня, каких бы я высот достиг…» Так иди, достигай, дяденька сорокалетний! Кто тебя за руки-то держит?! Неужто мать из могилы? Сопля, а не мужчина. И даже человечишка так себе. Тьфу…

* * *

– Где Сережа, он у вас? Позовите его, это срочно!

Ничего не понимая, я села на постели и нашарила на тумбочке будильник. Полночь! Я проспала уже восемь часов, а у меня полное ощущение, что я прилегла всего пару минут назад. Неужели это из-за снотворного?

Да, я легла спать около четырех часов дня. Не к месту разыгравшаяся мигрень свалила меня в постель, но провалиться в сон не позволила. Я крутилась в кровати, отматывая сегодняшний день с самого утра. Сегодня, не по-зимнему слякотным декабрьским утром, мы хоронили Татьяну Васильевну.

Я никогда не видела такого количества людей на похоронах. И только сегодня я узнала, что моя бывшая подопечная была учительницей английского языка в школе. Почтить ее память явилась чуть ли не половина города: ученики, их родители, коллеги. Многие плакали и говорили, что не знали человека более энергичного и жизнерадостного.

Одна девушка, взяв слово, долго говорила о том, что Татьяна Васильевна перевернула ее жизнь, заставив окончить университет, и все это время помогала материально.

Интересное кино. Где ж ты была, милая, когда твоей благодетельнице попу нужно было мыть?

Женя, притихший и очень бледный, положил в гроб к матери кремовые розы и отошел, не сказав ни слова.

Ко мне он, по понятным причинам, не подходил, но я от Виктора Евгеньевича уже знала: Женя успел.

– Не знаю, как буду жить теперь. – Виктор Евгеньевич выглядел растерянным и жалким. – Она была для меня всем, Люба. Я любил ее больше жизни, больше нашего непутевого сына, больше самого себя. И работать продолжал ради нее – она так любила роскошь, красивые наряды, украшения. Я домой идти не могу – там все о ней напоминает, каждый стул, каждая картинка на стене. Ну и зачем все это было нужно, если туда все равно ничего не заберешь?! Кстати, вот, пока не забыл, Танечка оставила тебе письмо…

С похорон я вернулась в печали и с головной болью, поэтому чтение письма отложила до лучших времен. Чтобы не было так тошно на душе, приняла снотворное, решив сном усмирить тоску, и… проспала восемь часов. Проспала бы еще столько же, если бы не этот звонок.

– Это кто? – спросила я спросонья, натягивая на ноги тапочки. – Сережа тут уже давно не живет, если вы про Мельникова. А если нет – извините, вы не туда…

– Я не ошиблась номером и знаю, куда звоню! – По голосу девушки я поняла, что она плачет. – Я звоню бывшей жене своего мужа. Вы ведь Люба, правильно? Он оставил дома второй телефон, а первый выключен, и я не могу до него дозвониться. Ну вот, я и подумала, что он у вас. Простите, пожалуйста, я бы ни за что вас не побеспокоила, просто он сейчас очень нужен дома, – всхлипнула она.

– А что у вас случилось? – спросила я помимо воли.

Чувствовалось, что ее толкнула на этот звонок не проснувшаяся ревность или беспочвенная подозрительность, а что-то гораздо серьезнее.

– Кирюша болен, у него не сбивается температура, и я уже