Отпусти меня, мама! - Алсу Идрисова

когда-нибудь увидеть. Когда были женаты, так хотелось, чтобы ты жила без оглядки на меня и мои желания, чтобы хоть иногда ставила меня перед фактом чего-нибудь… А тут вдруг такие метаморфозы. У тебя кто-то есть?

– Есть, – ответила я коротко, пресекая дальнейшие попытки узнать подробности моей личной жизни. – Да не про вашу честь. В общем, Сереж, рада была тебя видеть, но тебе пора. Да и мне, если честно, тоже, – и я выразительно посмотрела на часы.

Серега вдруг приблизился ко мне, по-хозяйски обхватил за талию и стал целовать.

– Давай закроем дверь, – прохрипел он. – У тебя тут жалюзи опустить можно?

Я спокойно высвободилась из его рук, отмечая про себя, что этот жалкий поступок нисколько меня не взволновал. Было мерзко, холодно и противно, словно от прикосновения к слизняку.

– Вот этого не надо, Сереж, – ответила я, застегивая верхнюю пуговичку блузки обратно. – Этим меня уже не осчастливить – по крайней мере, тебе. Езжай к жене и детям. Или к Жанне – думаю, она лучший слушатель, в отличие от меня… Слушай, ты ведь, наверное, и на меня ей жаловался, когда мы были женаты?! – вдруг осенило меня.

– Нет, что ты. Про тебя я ей никогда ничего не говорил, – быстро ответил Серега.

Слишком быстро, чтобы ответ показался мне правдивым.

– Не ври. Думаешь, я не знала, зачем ты туда ездишь так часто? Такому типу мужчин, Сережа, быть с одной женщиной скучно. Ты как переходящее знамя, правда, считающее, что оно обладает правом выбора. Впрочем, это все не важно. Друзьями я тебе, в отличие от Жанны, остаться не предлагаю, ролью любовницы довольствоваться тоже не буду. Не сочти мое «нет» за женское кокетство. Всего тебе доброго. И приезжай за букетами для жены, ладно?

Серега обескураженно молчал.

– Иногда мне кажется, что ты – лучшее, что было в моей жизни, – сказал он, пятясь к выходу. – Я зарабатываю столько, что могу купить все. И даже женщин я покупаю, что там греха таить, – они все падки на деньги и подарки. Вот только одной вещи я не могу купить – вот этого твоего веселого огня и кипучей, какой-то яростной любви к жизни. С тобой было легко, Люба: ты умела шуткой сгладить неловкость, развеивала мою тоску своим безудержным смехом. С тобой я не знал, что такое серость. А сейчас… Сейчас я погряз в этой депрессивной серости и кислых лицах – я даже жить не хочу иногда, настолько мне все обрыдло. Можно, я изредка приезжать буду? Ненадолго, не как сегодня. Хоть на полчаса – просто увидеть и поговорить…

– Не стоит, – отрезала я, открывая дверь и впуская в ларек звонкий осенний воздух, уже пахнувший зимой и морозами. – Я очень злопамятная женщина, Сереж. И я не уверена, что это будет правильно по отношению к твоей жене.

После его ухода я долго сидела в оцепенении, опустив все жалюзи в магазинчике и выставив на двери табличку «Закрыто». Как же был прав тогда Виктор Евгеньевич, когда утверждал, что Сережа еще захочет вернуться ко мне. Вот только возврат в прошлое для меня будет уже невозможен. Что ни говори, я стала другой.

Да, я была очень жизнелюбивой, Сережа, вот только обязательным условием моего оптимизма и энергии было твое присутствие рядом. С твоим уходом мир накрыли черные краски. Но я отмыла небо над своей головой сама. И теперь снова учусь любить эту жизнь. Уже без тебя, да. Но у меня это прекрасно получается. Спасибо тебе. За все. И Татьяне Васильевне спасибо тоже.

Ощущая острую вину перед ней за свое поведение, я вытащила телефон и набрала знакомый номер.

– Татьяна Васильевна, вы еще сердитесь на меня? – спросила я в трубку. – Не стоит. У меня есть для вас большой сюрприз.

Что ж, может быть, я и злопамятная женщина. Но добро в мой адрес я тоже помню – и в дальнейшем планирую запоминать только хорошее.

Глава 38

– А зачем тебе мой муж? – насторожилась Жанна, когда я попросила позвать к телефону Женю.

Вот ведь фря! Забыла, как сама чужому мужу могла звонить в любое время дня и ночи?! Ишь, владычица морская, собственница наша – королева Жанна. Сейчас я тебе живо напомню, кто есть кто. И родину заодно любить научу…

– Я, конечно, понимаю, что звонить чужим мужьям позволительно только тебе, – пропела я в трубку. – Но ты можешь не волноваться – приезжать срочно ремонтировать технику я просить не буду. Хочу лишь напомнить тебе, а заодно и Ивану твоему, не помнящему родства, благодаря кому вы оба – ты и он – живете теперь в благоустроенном районе и особо не утруждаете себя походами на работу!

– Уж не благодаря тебе ли, благодетельница наша? – с издевкой спросила Жанна. – А вообще, Люба, это дела семейные – я бы даже сказала, не касающиеся никого, кроме Жени и его матери, поэтому попрошу сейчас…

– Нет уж, это я тебя попрошу! – гневно перебила я ее. – Это я тебя попрошу, Жанночка, поставить себя на место старой больной женщины, одной ногой стоящей в могиле. Не лишай ее возможности пообщаться с сыном. Между прочим, это свекровь твоя, и неплохо бы ее навестить для начала. Или Женю к ней отпустить, если гордость не позволяет самой ходить. Ты можешь относиться к ней как угодно, но позволь им встретиться и поговорить, Жанна. Это ее единственное и самое заветное желание. Я же знаю, сделать это – в твоей власти! Прекрати эти глупые детские запреты!

– Кто это тебе сказал про то, что я что-то якобы Жене запрещаю?! – возмущенная Жанна слегка повысила голос.

Куда только подевались ее всегдашняя невозмутимость и благородные манеры?

– Птичка одна на хвостике принесла, – в тон ей ответила я.

«Птичкой» этой, разумеется, был Виктор Евгеньевич, с которым мы, несмотря ни на что, сохранили дружеские отношения и от которого я также знала, что Татьяна Васильевна сейчас тяжело болеет – боли усиливаются по ночам, сильно страдает сердце и сосуды. А она, конечно, страстно желает увидеть единственного сына и боится умереть, не благословив его.

– Да что вы вообще все лезете не в свое дело?! – трубку у Жанны перехватил Евгений. – Что лично ты вообще знаешь о моей жизни, а? Кто ты такая, что лезешь в мою душу в своих кирзовых сапогах?!

Моя растерянность длилась недолго.

– Смотрите-ка, кто заговорил! – восхитилась я. – Это же только у вас, Евгений Викторович, есть душа – тонкая, ранимая и поросшая нежными ромашками. А некоторые в кирзовых сапогах регулярно ломятся в эту вашу душу и топчут ваши