Дом Богачей - Михаил Лопатин

и меньше всего – появляться на этом собрании эзотериков, упомянутом на флаере, который я получил на площади Бастилии. Хоть там и были указаны адрес и время проведения сеанса «Вы не узнаете нового себя» и все такое, остатки разума подсказывали мне не повторять ошибок матери. Именно с флаера, взятого ею из чужих рук на улице, началась история раскола моей семьи. Да, конечно, я расскажу вам все, без этого невозможно понять, что произошло, вы же, как психолог, наверняка выявите связи с последующими событиями и, возможно, спасете меня, подсказав правильное решение.

Семейные дрязги

Моей семье сначала несказанно повезло, а затем началась череда бед. Мой отец, Виктор, перевез нас в Париж из Москвы за пару месяцев до моего появления на свет, чтобы я получил гражданство Франции, что называется, прямо на выходе из роддома. Так как он писатель в жанре фэнтези и весьма успешный, благодаря паспорту таланта1 выпросил в префектуре ВНЖ2 и купил квартиру, собрав все накопления, в том числе с продажи недвижимости в России. Продав в Москве и свою «Шкоду Октавию», он приобрел в Париже «Пежо Кроссвэй». Отец никогда не шиковал, откладывал деньги, но скупым его назвать нельзя, ибо благодаря ему мы жили теперь в самом сердце Европы по адресу Пятый округ Парижа, улица Буланже, 26, в пяти минутах ходьбы от метро «Жюссьё».

Моему брату Коле было восемь, когда я родился и когда родители обрадовали его, что теперь французский нужно учить гораздо плотнее, чтобы не отставать в новой школе. Я рос в строгих гранитных стенах науки Лицея Генриха IV, куда по всем правилам перешел в пятнадцать лет из моего коллежа на улице Клови, находящегося в нескольких минутах ходьбы от дома, напротив усыпальницы Вольтера и Марии Кюри.

Моя мать Анна – непрошибаемая православная христианка в прошлом, а ныне – активная феминистка и кришнаитка – пригрозила однажды, что если я запущу учебу в лицее, то пойду служить в церковь. А я разве верующий? Боясь повторения 1929 года3, моя набожная мать изначально хотела переехать на родину Иисуса в Израиль, даже имя мое – Адам – естественно, появилось с ее подачи, а отец утешал себя, что на Западе оно в моде. Он вовсе не желал переезжать в Азию, компромиссом стала Европа, как мировая столица культуры и искусства и часть света, давно переполненная православными христианами вопреки устаревшему мнению моей матери, что там только католики. Ей понравился кафедральный собор Святого Александра Невского в Восьмом округе Парижа, который ей показал отец в первой ознакомительной поездке во Францию, и с выбором страны вопрос с горем пополам был решен.

Французская республика стала и последним пристанищем родителей, и последним компромиссом между ними – все остальное время они спорили, иначе жить бы нам сейчас на задворках Мумбаи с соседями-бомбейцами, ибо моя мама неожиданно для всех сменила религию. Уезжая из переполненной таджиками Москвы, она бежала от ислама на Запад, а там ее покорил Восток. Она рвалась к христианам, а ее переманили буддисты, к которым она однажды по ошибке пришла на собрание: еще не доучив французский, не особенно нужный в эпоху онлайн-покупок, не разобрала текст на флаере, который ей вручили на улице со словами: «Приходите на лекцию по самосовершенствованию, это бесплатно».

Уходить на глазах у всех, пока выступал гуру со своими довольно интригующими обещаниями счастливой жизни, ей было неловко, и она досидела до конца. Мы так и не узнали, о чем с ней разговаривали в тот день, вроде лекция была о внутренней силе, раскрытии потенциала своего разума, о духовном возвышении, но она стала ездить за двести километров в коммуну Люсе-ле-Маль в замок Новый Маяпур, чтобы с остальными посещать храм «Общества сознания Кришны». Как вы понимаете, затраты времени на дорогу были колоссальными, мы стали реже ее видеть, дома начались скандалы. Постепенно она променяла Иисуса на Кришну, церковь на храм, Библию на «Бхагавадгиту». Отец уберег жену от Индии, но Бхарат нашла мою мать даже во Франции.

С тех пор она и знать не хотела об атеизме мужа:

– Не хочешь – не верь, меня только в свои грехи не втягивай.

– Почему тебе не сидится дома, куда ты постоянно уезжаешь?! – кричал папа.

Я уже обмолвился, что мать стала активной феминисткой, переехав в Европу; казалось, она впитывала все те современные тенденции, от которых в семье были одни беды. Будучи в браке, имея двух детей, она без зазрения совести ходила на собрания феминисток, слушая беседы об эмансипации, как будто мы жили в Афганистане, где женщинам запрещено учиться, показывать лицо, работать и возражать воле мужчины. Посещая эти собрания, сама при этом понимая, что всех нас обеспечивал отец с продажи своих книг, независимостью своей она избрала одну доступную ей форму – отшельничество, ибо сама толком не работала и не зарабатывала. Единственно общим у родителей был радикализм, и уже здесь дороги расходились: ветром перемен мать унесло в матриархат, ненависть к мужчинам, отца – в ненависть к капитализму и современному строю. Она постоянно доставала мужа осуждением разногласий реального социализма. Всю жизнь они провели в спорах. Пока отец читал Карла Маркса, мать погружалась в тему «Жизнь без мужчин – утопия наяву». Политически отец был из левых, во всяком случае, до выборов, где его руки сами собой клали в избирательную урну бюллетень с кандидатом от правых. У него не получалось иначе. После выборов он возвращался к левацким наклонностям: яро восклицал в кругу своих друзей-писателей (даже пьяный в баре) об убеждениях прогрессистов, о пользе обновления государственного строя: «Консерватизм убивает эволюцию! Нельзя отрицать изменения! Мы что, по-вашему, должны отказаться от компьютеров в пользу деревянных счетов, когда открыли свойства полупроводников?» Иногда под хмельком он превращался в Чарльза Буковски; казалось, ничто его не держит ни в одной точке мира, и он может путешествовать и писать везде.

Я не понимал, как мои родители встретили друг друга, еще пуще – как прожили столько лет вместе. Насколько далек был отец от религии, настолько же далека была мать от государственной деятельности.

– Мне от политики ни холодно, ни жарко, главное в жизни – счастье, сам путь.

– Да ты вообще соображаешь, какой накал сейчас в мире? Одно неверное решение, и сверхдержавы сотрут в пепел «путь» каждого!

– А я верю лишь во благо, бог спасет верующих.

– С тобой бесполезно разговаривать.

У них буквально не было ничего общего – мать любила отдыхать на юге летом, отец считал это нерациональной тратой финансов.

– Летом и во Франции тепло, а теперь представь – посреди зимы улететь в Дубай? Увеличить количество теплых дней в году и одновременно уменьшить количество холодных.

Иногда во время их споров мне казалось, что даже в весьма логичных ситуациях мать противится назло, просто из принципа, без всякого здравого смысла. Я по своей природе не люблю отсутствия логики, возможно, это была моя мужская солидарность, а возможно, мать банально хотела развода. Старший брат Коля всегда принимал сторону матери, боготворил ее, как будто мы с отцом – нет.

Отец состоял не только в политических и писательских товариществах, где частенько пропадал, он также был поклонником живых музыкальных концертов и ретро-кассет. Слушая любимые группы 80-х – Guns and Roses, Aerosmith, Cinderella, AC/DC – на раритетном магнитофоне, купленном в антикварном магазинчике возле нашего дома, пропадая на рок-концертах (которые мать называла сборищами сатанистов), он, казалось бы, восполнял упущенную молодость, растраченную на писательство. Ремеслом этим он решил овладеть еще в двадцать лет, и как позже признался, его ранние работы были полным провалом. Парадокс в том, что тогда он этого не мог понять, любая работа начитанного человека казалась ему достойной, а каждый автор, сам того не замечая, считает, что его идея бесценна, сюжет отработан до мелочей, герои – глубокие, затейные новаторы. И лишь спустя годы оттачивания мастерства он, перечитывая раннее творчество, понимал, насколько заблуждался. Он говорил: «Мое раннее чтиво было макулатурой, а больше