Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

методично пощелкивал по звонкому пустому графину; когда вошла Тамара, он с усилием поднял недовольное, сегодня почему-то еще гуще заросшее лицо, и посмотрел на нее через круглые очки такими несчастными глазами, что девушке стало уж совсем не по себе.

«Чекин здесь — это понятно… А вот зачем Павел? Ушел бы лучше, стоит как…»

Павел не уходил и, видимо, не думал уходить. Он стоял спокойный и улыбающийся у окна, за которым время от времени с хрустом ломались сосульки, и выжидающе поглядывал то на Поставничева, то на Чекина. На Тамару он не смотрел.

— Садись, Антипина! — Поставничев кивнул на стул у окна, где стоял Павел. Не успела Тамара сесть, как он, привычно продернув ладонь по лицу, — точно смыл усталость, — заговорил о деле.

— Статья, конечно, интересная… Но обсуждать мы ее сейчас не будем — сначала этим бюро займется. А вот предложение товарища Чекина и ответ товарища Антипиной, — секретарь бюро весело подмигнул девушке, — послушаем. Давай, Чекин!.. Да сиди, сиди!..

Старик все же упрямо поднялся и, опершись о край стола длинными руками, — видимо, унимал нервную дрожь, — хрипло сказал:

— Во-первых, вот что!.. Незаслуженно описали обо мне в газете. Двадцать два годика, без малого я…

— Ладно, ладно, Семен Андреевич! — ласково вмешался Поставничев. — Я же сказал, что разберемся!..

Чекин осекся, замолчал. На какое-то мгновение Тамаре стало жутко, она сразу забыла и о притихшем рядом Курасове и о Поставничеве, точно вдвоем они остались с застывшим от внутренней боли стариком…

Чекин откашлялся в костистый коричневый кулак и продолжал уже тверже:

— Во-вторых, значит… Предложение мое будет такое: раз ты, товарищ Антипина, — старик повысил голос и грозно обернулся к Тамаре, — жалуешься на станок и прочее, то бери мой «ДИП», делай, если начальство дозволит, и мои детали… Ясно? Докажи, значит!..

Старик шумно сел, а у Тамары, потрясенной неожиданным оборотом дела, вырвалось:

— Так я же не за этим, Семен Андреевич, корреспонденту рассказывала! Работайте на здоровье на своем станке, — что он мне!..

— А я советую тебе согласиться, Антипина! — опять вмешался Поставничев. — Правильно Семен Андреевич говорит: «Докажи!» Вот ты и докажи…

Тамара не знала, что и сказать. Страдая, бессознательно ища поддержки, подняла она невидящие глаза на Павла. Поставничев заметил это движение и, выйдя из-за стола, бережно взял ее за рукав:

— Да ты не бойся, чудная! В помощь тебе мы даем этого орла, — он кивнул на Курасова. — Павел все станки знает — из сотого корпуса на укрепление прислан! Он у тебя за наладчика будет.

— Не надо. Не надо мне никого. Сама я!..

Закусив губу и с силой засунув потные кулачки в тесные карманы ватника, Тамара почти бегом устремилась к двери. Уже за порогом услышала она насмешливое, брошенное Поставничевым:

— Хар-рактерец!..

IV

«Не надо!» — ответила Тамара Поставничеву.

Неправда.

Павел нужен был ей. И нужен был не только в цехе, чтобы спастись от грядущего позора, — работа на непонятном чекинском станке никак не ладилась, — а везде и всегда. Она с ужасом поняла это еще в тот самый вечер, когда насмешливо покаявшись в своей проделке, все же ждала его дома, перебегая от окна к окну и замирая при каждом стуке калитки.

Павел не пришел. Не приходил он и в другие вечера, тоскливые, тихие, когда только и слышно, как сопит в распечатанных к лету оконных рамах сырой ветер да старчески покряхтывают, оседая, древние стены. В эти вечера чудилось иногда Тамаре, что вытаивают из ледяной тишины то полузабытый бас отца, то скрип половиц под легкими шагами матери, то еще какие-то звуки, остро напоминающие о счастливом времени и о людях, родных и светлых…

«С ума схожу, дура!» — сердилась она, но поделать с собой ничего не могла. Пробовала читать — быстро забывала о раскрытой на коленках книге, бралась за полувышитого медвежонка — иголка больно колола рассеянные пальцы… Редко-редко уходила в кино, в театр же ни разу…

И вдруг… Нет, «вдруг» пришло позднее. Поначалу события развивались относительно спокойно. Просто однажды, таким же вот тихим вечером, Павел снова забрел на Чуртанку. Распахнув калитку, он приостановился, опасливо взглянул на крылечко, где в прошлый раз «целовался» с замком, и только потом уж, с нарочитым спокойствием насвистывая, зашагал по двору.

Тамара увидела его из окна. «Прише-ел!» — выдохнулось у нее удивленно и до жути радостно. Сразу, в какое-то пустяшное мгновение, слетели и черная тоска, и разные мысли о виденьях-привиденьях, и все тревоги…

Павел поздоровался хмуро, чувствовалось, что он весь напряжен и готов ко всякой встрече. Но вот он вгляделся в бледное тихое лицо девушки, устало из полумрака сенцев улыбавшейся ему, и тоже облегченно расправил натертые невидимым грузом плечи.

— Я зашел к тебе, Тамара, чтобы…

— Что?.. Да идем, идем!

Тамара, сама не своя, взяла Павла за жесткий рукав гимнастерки, повела из комнаты. Там, на свету, она зачем-то остановилась, оглядела его, немножко растерянного, с ног до головы, зачем-то рассмеялась и, не отпуская гимнастерку, сказала с ласковой укоризной:

— Ты бы раньше пришел, а?.. Я ведь… ждала!

— Так ты же сама!..

Она не слушала, не хотела слушать…

— И баян бы взял…

— Баян-то для чего?

— Играл бы!

— Сыграю еще…

Павел мужиковато взял девушку за плечи, встряхнул:

— Что с тобой, Томка? Не узнаю я…

Тамара не ответила: не было сил отвечать… Ослабевшие руки ее упали на мускулистые сгибы локтей Павла, короткие в заусеницах пальцы нервно защипали жесткую ткань, и вся она, нестрогая и покорная, в каком-то ожидании стояла перед парнем, сразу, наоборот, выросшим и в какой-то миг инстинктивно осознавшим свою мужскую силу.

— Эх ты… кержачка! — глухо засмеялся он и нашел прохладными упругими губами ее губы.

V

Влюбленным всегда хорошо. Тамаре и Павлу тоже было хорошо. Май и начало лета работали они в одну смену, в итоге получалось так, что все, что бы они ни делали, — все вместе. И по дороге с завода вместе, и в кино, и на собраниях, и праздники — все вместе…

Мы с Тамарой ходим парой,

Мы с Тамарой…

вспоминал Павел стихи, слышанные в детстве, и где-нибудь в тени белой черемухи неуклюже обнимал подружку. Она отбивалась сначала, колотила по широкой спине крепкими кулаками, парень морщился от боли, но не сдавался, не выпускал из рук своего сокровища.

— Тебе, что, не нравятся стихи? Твои лучше?

Павел лохматил мягкие густые волосы и заунывно, подражая кому-то, читал:

Ну и что ж, и не надо!

Буду жить не