Отражения - Виктория Яновна Левина

На Украину, к моим, мы уже приехали все вместе, с его родителями. Свалились, как снег на голову. Обе пары старались найти общий язык, хотя это было и трудновато: очень уж разными были семьи. Но ради детей…

Студсовет выделил нам комнатку не сразу, и мы поселились в крохотной комнатушке в блоке с одногруппниками Валеры. Просто один из его друзей пошёл жить в соседнюю комнату побольше. Друзей Валеркиных я любила. И они меня тоже. Хотя они долгое время не могли понять, как это их вождь женился на чужой жене. О моём романе с Пашкой знало всё общежитие.

Прекрасное это было время! Все мы учились, делали курсовые проекты, работали и хорошо зарабатывали. Ходили в театры, рестораны, ездили гулять в другие города. Муж мой оказался хорошим парнем, любящим семьянином, о Пашке я уже почти не вспоминала.

Глава 16

Смерть мамы

Мама всегда находилась в тени яркого, громкого, харизматичного папы. Рядом с его талантливой, сверкающей разными красками, жизнелюбивой и обильной натурой, мамочка бледнела и терялась.

– Кого ты больше любишь: папу или маму? – от этого дурацкого вопроса, задаваемого бестолковыми взрослыми, я вначале терялась и не знала, что ответить.

Но уже к 12-13-летнему возрасту безапелляционно заявляла:

– Папу, конечно! Папа же – гений!

– А мама?

– А мама – жена гения!

Все смеялись, и мамочка моя вместе со всеми. И невдомёк мне было вглядеться повнимательнее в глубину её огромных светло-голубых глаз, и прочесть, и понять её грусть и тоску от невостребованности, от недооценённости, от нереализованности.

А ведь и она была талантлива неимоверно! Вела огромное хозяйство, шила, как бог, рисовала, пела, писала какую-то прозу, умела находиться в тени своего мужа.

Только иногда прорывалось у неё горькое:

– Какая же я домохозяйка и иждивенка? Я же химик-технолог! Из-за ребёнка-инвалида вынуждена была не работать…

Я, в силу своей эгоцентрической натуры, доставшейся мне от папочки, не очень-то задумывалась тогда об этой горечи в голосе, о грусти в глазах, о тихих вздохах над очередным мамочкиным шитьём. А шила она великолепно! Бесчисленные заказчицы выстраивались в длинные очереди на пошив «у Машеньки», знали дорогу к нашему дому, приезжали из других городов. И вот с переездом на новую квартиру всё оборвалось. Кое-кто из прежних клиенток освоил новую дорогу на край города к сосновому лесу. Но большая часть осталась в центре.

Из жизни мамы постепенно ушла животворящая творческая составляющая, спасательный круг, держащий её на плаву. И я, дочка, была далеко, в Москве, на учёбе, по уши погружённая в свою интересную московскую жизнь.

– Знаешь, я так скучаю по нашему дому, по саду с огородом, по нашим деревьям, – тихо говорила мне мама.

Она была очень скрытным человеком и откровенничала не часто.

– Глупости! – смеялась я в ответ в тот свой приезд с молодым мужем на несколько дней домой. – Сиди себе в новой прекрасной квартире, ходи в лес гулять, ни о чём не надо заботиться – ни о саде, ни о грядках, ни о доме с его многочисленными проблемами «частного сектора».

А мама вдруг заплакала и обняла меня крепко-крепко:

Ты – душа моя, моё сокровище, и ты далеко, и у тебя своя жизнь в твоей далёкой и огромной Москве. А папа – он в кругу своих сотрудников, дел, проектов! Сижу тут в квартире этой, как сыч, – плакала мама.

А у меня сердце разрывалось от жалости. Но что мне было со всем этим делать?

– Вот закончу учёбу, будем жить вместе, внуков тебе рожу!

– Не родишь ты, девонька, – мама не переставала плакать, – врачи говорили, что ты не сможешь…

– Не дрейфь, прорвёмся! – я успокаивала мамочку, не заморачиваясь особо о своём сомнительном материнстве.

А потом, когда я отбыла на учёбу, уже на пятом курсе, папа и брат стали мне намекать, что всё чаще застают маму спящей за столом в обществе полупустой бутылки с коньяком. Я категорически не верила, не хотела верить! Они говорили, что никаких особенных неудобств это тихое пьянство им не доставляло. Она просто отсыпалась, приводила в порядок себя, квартиру, что-то, как всегда, готовила, обильно и вкусно. До следующего раза, который наступал всё чаще и чаще.

Телеграмма из дома пришла, когда её никто не ждал. По законам жанра. Муж зашел в комнату, держа в руке послание, самое нежеланное на свете.

– Что?

– Отец просит незамедлительно выезжать.

Как мы летели на вокзал, не помню начисто. Билеты на поезд были – в конце ноября уже мало кто стремился на Украину, по направлению к Одессе. В поезде почти не разговаривали. Я всё время плакала.

Брат встретил нас на перроне. Мы запрыгнули в его машину.

– Только бы успеть! – сказал брат. – Она всё время мычит и показывает на твоё фото, что висит у них в спальне.

– А что…?

– Инсульт, а до этого пила сильно. У неё что-то с печенью. К врачам идти отказалась. Написала, что вскрытия после смерти не позволяет.

Я вошла в полутёмную комнату на цыпочках. Казалось, что мама спала. Но как только я вошла, она открыла глаза. Голубые, огромные, на пол-лица, «говорящие» глаза. Из левого скатилась слезинка.

Я видела сейчас свою мамочку, певунью, хохотушку, нежного моего ангела, тихой, неподвижной, готовящейся уйти и оставить меня на земле сироти-и-инушкой…

– Мамочка-а-а-а-а!

Земля в конце ноября холодная, мёрзлая, окаменевшая. Вокруг выкопанной могилки мамы высятся горы рыжей земли. Народу очень много, я думаю, больше тысячи. Слышу за спиной шепоток: «Такая молодая ещё, красивая женщина…», «Трудно ему будет без неё…», «Найдутся охотницы!», «Дочку жалко, как убивается, бедная!».

Не знаю, как я всё это пережила. И холодную эту землю, и мамин гроб, опущенный в неё, и свой истошный крик. Какая-то дура бросила мне за шиворот комок земли с могилы – говорят, примета такая есть, чтобы мама ночами не снилась. Я потеряла сознание и упала прямо на эту рыжую землю.

Пробыв дома несколько дней и поддерживая папку в нашем огромном горе, так внезапно свалившемся, я уезжала на учёбу. Муж мой оказался в этой ситуации настоящим другом – нёс мамин гроб, помогал во всем, заботился обо мне и о папе. Чем и тронул папино сердце:

– Я тут всё о Пашке печалился, – сказал он мне. – А ты хорошего парня выбрала. Настоящего.

Первые недели после смерти мамы были невыносимы! Каждую ночь, как только мне удавалось вздремнуть, я видела маму, говорила с ней. Она, как ни в чём не бывало, приходила ко мне, садилась на