Пассажиры империала - Луи Арагон

Что, собственно, имел в виду этот вульгарный коротышка, когда бормотал всё это, пожёвывая щепочку, которую заострил в качестве зубочистки? Все его рассуждения были самыми избитыми общими местами и, на взгляд Пьера, так подходили к браку, к его собственному браку с Полеттой, что он сказал, бросив в траву недокуренную сигарету.

— Вот если бы детей не было…

Пейерон удивлённо посмотрел на него. Они, оказывается, и впрямь перешли к откровенностям. Но ведь Пейерон хотел сказать не то, не совсем то. Разумеется, мысли его относились и к браку, но прежде всего это была философия деловых начинаний. Меркадье, конечно, не мог этого угадать и почувствовать, — ведь он был преподавателем истории и на бирже играл как любитель и дилетант. Разве он мог понять тревоги, от которых хозяин фабрики страдает бессонницей? Лионец сощурил глаза, и перед мысленным взором его в знойном мареве воздушным облачком мелькнуло неземное видение.

— Когда я в первый раз увидел Бланш, мне и в голову не пришло, что когда-нибудь она будет моей женой. Куда там! Ведь я был рабочим на фабрике её отца, — у него фабрика в пригороде Лиона… Я зарабатывал пять франков в день, потом мне положили шесть франков. А они там важные господа, собственное имение, дома, лошади. По вечерам окна у них так и горят огнями. А я жил в меблирашках. Номер — грусть одна: темно, черно, грязно… Тут же, у хозяйки, и столовался… Рос я сиротой. Остался без отца, без матери, — не старше нашей дочки тогда был… Батрачил на фермах, на виноградниках работал. Одним словом, тянул лямку. В конце концов на фабрику нанялся. Бывало, и взглянуть не смеешь на хозяйскую дочку, на барышню Бланш… Я её даже и за женщину не считал… очень уж далёк был от мысли… Каким же всё-таки можно быть дураком!.. Рабочий ведь тоже мужчина, не хуже других, верно?

Было так жарко, что в воздухе парила дымка. На опушке парка летали крупные оранжевые бабочки. В просвете аллеи видна была круглая башня замка, увенчанная шиферной островерхой кровлей. Неряшливо одетый фабрикант, предавшийся воспоминаниям о начале своей карьеры, совсем не подходил к этому аристократическому уголку, но Пьера он нисколько не шокировал: «В сущности, люди, — думал Пьер, — только с виду очень различны, а на самом деле это чепуха; у всех одно и то же».

— Отец у Бланш был очень порядочный человек, только слабохарактерный… Фабрика ему по наследству досталась — от тестя. Тесть-то сам её основал… Ну и наш хозяин всё-таки справлялся. К рабочим тоже неплохо относился. Ничего не скажешь. Мы его любили. Но, понятно, утечка была. Это, знаете ли, неизбежно. Тут уж ничего не поделаешь. Разве что хозяин сам приглядывает. А он на свою беду не обзавёлся помощником. Рассчитывал на сына… А сынок-то и подвёл. Ну вот, так я мало-помалу и приобрёл вес на фабрике…

Тишина была насыщена стрекотанием кузнечиков и образами деятельных и добродетельных героев детских книг, которые когда-то дарили Пьеру. Повествование Пейерона напоминало ему рассказ о первых шагах банкира Лаффита и другие нравоучительные истории. Но умение подняться в верхи общества не было идеалом Пьера. И сейчас ему даже пришла мысль, что его симпатии, чисто платонические, на стороне деклассированных — тех, кто опускается, а не поднимается… Он сказал — просто для того чтобы сказать что-нибудь:

— А как подумаешь, странно получается… перемены эти в жизни… Одни поднимаются, другие идут книзу… И ведь это не так, как на лестнице, — люди не встречаются друг с другом…

— Виноват, что вы сказали?

— Да так, ничего. Я вот что думаю: уж очень мы просто представляем себе устройство общества, — будто оно состоит из отгороженных друг от друга отделений, наглухо отгороженных… И вдруг оказывается, что между ними происходит обмен: одни туда проникают, другие сюда… Нет настоящего разделения классов.

— Что ж, с одной стороны это верно, а с другой… Вы говорите так потому, что сами всегда принадлежали к одному и тому же классу… Заметьте, я никогда не был социалистом, даже в начале. Нет. Но ведь я всё-таки был рабочий. Я наслышался всякой лжи: и той, которой тешатся в низах, и той, которой прикрываются вверху. Разумеется, теперь я смотрю на всё по-другому. Обычно хозяевам чего не хватает? Они не понимают, что чувствуют и думают рабочие. А рабочие не понимают хозяев. И те и другие знают лишь одну сторону медали. Я сначала тоже был такой. Но затем получил возможность сравнить. И я многое понял. Я, конечно, переменился. Признаю, с этим не поспоришь. Потому и сколотил себе состояние. Вот посмотрите на ту гору. Отсюда кажется, что подъём совсем нетрудный, отлогий, тенистый — кругом деревья. А я был и на другом склоне — на том, который обращён к Вирье. Ну, там совсем другое дело: обрыв, крутизна, скалы… везде голый камень! Вот так и у меня было, скажу вам. Ну, а теперь я здесь.

Странное дело, Пьер, которому была совершенно безразлична участь рабочих Пейерона, почувствовал, что он на их стороне и против их хозяина. Кто он такой, этот Пейерон? Грабитель, разбойник с большой дороги. Вышел из грязи, а теперь разбогател, денег куры не клюют. В глубине души Пьер Меркадье был куда благосклоннее к людям, которые разоряются, чем к таким, как этот Пейерон. Он теперь буржуа, такой же буржуа, как и другие. Хуже, чем другие, — новоиспечённый богач. Ведь уже это стало избитой истиной, что самый худший буржуа — это разбогатевший рабочий. Несмотря на кажущееся, чисто внешнее, противоречие в таком суждении, Пьер готов был даже сказать, что самый худший буржуа — это рабочий. Ах, не такого мужа заслуживает Бланш, тонкая и прелестная женщина!

— …Вот это самое и случилось в семье моего тестя, мосье Меркадье. Такие люди до сих пор не знают, что земля кругла, хотя у нас без пяти минут двадцатый век. Таким семьям необходим приток свежей крови, а где же, по-вашему, они найдут свежую кровь? Да у себя на заводах, на фабриках. Среди таких вот парней, как я. Если у них есть голова на плечах, они высоко поднимутся. Они-то ведь знают предприятие снизу доверху. Сами понимаете! Надо вам сказать, что моего шурина не назовёшь никчёмным дураком. Если б только его воспитали как следует… А как же тут не свихнуться молодому человеку? Лёгкая жизнь, деньги, женщины. Большой соблазн.