Пассажиры империала - Луи Арагон

Нельзя сказать, чтоб он был отпетый кутила и бабник. Но у него сердце не лежало к работе, он бы с удовольствием послал всё к чёрту… А Лион такой город, что в нём надо иметь крепкую башку… Вы, конечно, скажете — это ведь не Париж… Однако парень-то покончил с собой… ему только что исполнилось двадцать шесть лет. И жалко его было, да и скандал большой получился… ещё и дама была замешана. Мать так и не оправилась после его смерти. Дела на фабрике пошли плохо, — хозяину было не до того. Меня тогда назначили старшим мастером, и я понял, что дело надо как следует взять в руки, а не то всё развалится…

Меркадье эта история показалась очень уж запутанной. Эрнест Пейерон рассказывал бестолково. Многие люди, повествуя о чём-нибудь, очевидно, воображают, что их слушатели как будто в курсе основных событий, и с увлечением расписывают только подробности. В беспорядочном рассказе Пейерона о его жизни Пьера заинтересовала совсем не та её сторона, которую рассказчик считал поучительной. Преподавателя истории Пьера Меркадье нисколько не умиляла поэзия головокружительного возвышения старших мастеров путём женитьбы на хозяйских дочках. Поразило его то, что скрывалось за успехами Пейерона, — трагические образы каких-то незнакомых людей, которые роковым образом должны были пойти ко дну в быстром процессе распада общества. Когда держишь в руке какую-нибудь стеклянную вещь, иной раз хочется уронить её на пол, посмотреть, как она разобьётся. Увидеть осколки, услышать, как они зазвенят при этой маленькой катастрофе. Это извращённое желание возникает гораздо чаще, чем думают, и притом не обязательно у людей богатых (дело тут не в богатстве), — а у натур избранных. Такие натуры попадаются во всех семьях, были они и среди родственников Пьера Меркадье, — вот, например, брат его жены, Блез д’Амберьо… И Пьер улыбнулся, — Полетта просто с ума сошла бы, если бы узнала, что он находит в бегстве Блеза какую-то поэзию…

— Ну как? Надеюсь, вы нескучно провели время? — спросила Бланш. Она пришла вместе с Полеттой, и обе смотрели на собеседников, обняв друг дружку за талию.

XXVI

Ивонна странная девочка. Всё время рассказывает какие-то нелепые сказки. Сюзанна не такая. Гораздо более замкнутая. Воображение у неё работает совсем иначе. Вокруг Ивонны сразу же образуется фантастический мир. Благодаря этому она может по-своему объяснить любые неприятные обстоятельства, — например, то, что госпожа Пейерон пригласила её на каникулы из милости и даёт ей это почувствовать. У родных Ивонны нет ни гроша. Отец умер, мать работает. Ивонна и Сюзанна одноклассницы и задушевные подруги. Но как, оказывается, могут ненавидеть друг друга даже подруги. У мальчиков этого не бывает.

Но стоит Ивонне крикнуть: «Уах! Уах!» — всё улаживается: появляются всякие волшебные травы, талисманы в виде брючных пуговиц, заколдованные ножницы… И как только примешь правила игры, всё остальное позабыто. Ты в плену у людоедов — и что только ждёт тебя, если до заката солнца ты не сосчитаешь все до единой песчинки в куче песка за курятником… Все песчинки до единой, и всё кончить надо, прежде чем солнце наденет свой ночной колпак и ляжет спать…

— С каких это пор солнце носит колпак?

— Днём не носит, а только когда ложится…

— …а если, значит, не сосчитаешь песчинки и притом без дураков — все до единой, тогда тебе конец: людоеды сожрут под соусом…

А знаете, какой соус готовят людоеды? Всего, всего туда суют — прованское масло и уксус, конечно, а вдобавок прокеросиненную говядину, зёрна от чёток, поросёнка, разрезанного живьём на кусочки, слёзы булочницы… Да, да, именно булочницы. И стараются, чтобы от соуса делалась отрыжка. Это самое главное, чтобы делалась отрыжка.

Ивонна побежала куда быстрее Сюзанны. Паскаль вместе с ней удирает от Сюзанны. Сзади, не спеша, идут папа и госпожа Пейерон, слышны их голоса. Но вот Ивонна одна в поле со своим принцем.

— Ивонна, почему ты зовёшь меня «мой принц»?

— Да так. Ведь в сказках всегда любят принцев… У нас дома так бедно. Подари мне дворец!

И тут же Ивонна начинает описывать этот дворец. Дворец очень забавный, весь из зеркал, — можно без конца показывать самой себе нос и строить рожи. И никак не отличишь, где зеркала, а где пустое место. Говоришь с кем-нибудь, поворачиваешься вправо, — хлоп! А этот самый человек находится слева!

— Ты мне поиграешь на пианино, Ивонна?

— Во дворце? Да ведь там свою левую руку примешь за правую ногу. Ты же понимаешь…

— Нет, не притворяйся, не надо мне «уах-уах». Ты в самом деле поиграй, как в прошлый раз…

Ивонна улыбнулась. Как приятно, что она умеет играть, — всё-таки перевес над Сюзанной.

— Ой, — воскликнула она, — погляди, какой хорошенький цветочек!

И вот Ивонна уже здоровается с цветком, делает ему реверанс. Маленький, белый цветочек, притаившийся в пшеничном поле.

— Как это любезно с вашей стороны, мадам Повилика, что вы так хороши. Я расскажу про вас королевичу…

— Это вьюнок, — поправляет Паскаль.

Ивонна даже покраснела от злости. Вьюнок? Скажите, пожалуйста.

— Нет, не вьюнок, а волюбилис, — отчеканивает она.

Паскаль пробует оправдаться:

— Ну, послушай, — самый обыкновенный вьюнок.

Лучше бы ему помолчать, а то дело обернётся плохо.

— А я хочу, чтобы он назывался волюбилис.

Ну, если ей так больше нравится, пусть… Но про себя Паскаль твердит: «Вьюнок, вьюнок, вьюнок…» И в наказание Ивонне он нарочно мешкает для того, чтобы Сюзанна успела их догнать. Сюзанна вне себя от возмущения.

— Чего это ради вы бежите как сумасшедшие? Мама и мосье Меркадье никак за вами не поспевают.

Сюзанна действительно вне себя, она сердито озирается, натягивает свои чулки, кусает губы.

— Ну что же, что не поспевают? Ведь они не заблудятся.

— Нет, конечно, не заблудятся, но могут опоздать к завтраку, а это невежливо перед твоей мамой.

— Перед моей мамой? Во-первых, оставь мою маму в покое, а во-вторых, разве она не могла пойти прогуляться, как все люди? Сама виновата, зачем она лентяйничает.

— Паскаль! — делает замечание Ивонна. — Что за разговор? Как будто ты стал биск-баск?

— Это ещё кто биск-баск?

— Это уах-уах, только мужского рода, вот кто это…

И назревающая ссора рассеялась благодаря чудодейственному «уах-уах»! Ивонна делается такой милой, что даже рвёт цветы для Сюзанны и, протягивая ей букет, говорит:

— На, возьми… Вот тебе вьюнки!

Сюзанна удивлена:

— Ведь это ромашки. Почему ты их называешь вьюнками?

Ивонна передёргивает плечиками.

— А чтобы доставить удовольствие принцу Биск-Баск, — он всё называет вьюнками. «Подождите минуточку, у меня вьюнки развязались». «Я не знаю, который час, забыл дома свои вьюнки».

— Какая ты глупая, Уах-Уах!

— Я? Что