Энтомология для слабонервных - Катя Качур

шалава, куда-то уехала. Может, если б я этого не сказала, он был бы жив? Женился на Маринке, чёрт бы с ней! Чем она хуже Бэлки и Груньки? Такая же баба, только легка на передок. Родила бы ему сына… Я так виновата, Уленька! Я так перед всеми виновата! Перед Богом, перед любимым Йозефом, перед Даниэликом, перед Натаном… Я же мучаюсь на этой земле! Бесконечно мучаюсь!

В маленькую дачную комнату на втором этаже через незашторенное окно лился лунный свет. Рядом на кроватях спали старший Вовочка и младшая Оленька. Улька гладила седую голову Леи и горела от волнения. Никогда. Никогда она не видела её такой. Искренней, обнажённой, беззащитной. Улька не знала, как реагировать. Лея говорила и говорила, слёзы лились по её гладким нестарческим щекам на масляную шею. Руки дрожали, в фокусе лунной дорожки вампирским красным бликом светились глаза и тряслись кудельки на висках. Внезапно старушка затихла и вытерла слёзы подолом ночной сорочки.

– А селёдка под шубой ещё осталась? – голосом прежней, привычной Леи спросила она.

– Осталась, – на свою беду, призналась Улька.

– Тогда принеси мне в комнату жменьку. И никому, никому не говори о том, что сейчас слышала…

Сыщик Эля

– Эля, Элечка, доченька, слышишь меня? – на том конце трубки колотилась взволнованная Груня. – Это мама, слышишь? До тебя так сложно дозвониться. Домашний телефон вам так и не поставили, по рабочему тебя никогда нет! Как дела, доченька? Как Лёвка, как Серёжка?

– Да, мамочка, я соскучилась! У нас всё хорошо! Серёжа растёт, мы с Лёвкой на оперативной работе.

– Когда приедете? От нас как раз съехала Лея в Куйбышев. Ждём тебя!

– Летом, мамуль, в июне, вот обещаю. Возьмём отпуск и приедем. Вместе с Серёжкой. Вместе с Лёвкой…

Эля положила трубку рабочего телефона и уронила голову в ладони. Всё не ладилось. Пятилетний сын Серёжка вторую неделю ходил с соплями и температурой в садик. Лёвка Фегин, её муж и начальник, нервничал, кричал, расхаживая взад-вперёд по комнате. Раскрываемость по квартирным кражам за последний год была почти нулевой. И казалось бы, вот оно счастье. Элька повзрослела, окончила институт, занимается любимым делом – оперуполномоченный в РОВД Привокзального района Архангельска. Кругом новостройки, высотные дома, детские садики, магазины, все блага цивилизации. Но магазины закрываются за два часа до того, как она завершает работу, а в садике осатаневшая воспитательница караулит одного-единственного вечернего ребёнка – Серёжу Фегина, которого Элька, оправдываясь, забирает в девять часов. И никак иначе: на работе один висяк за другим, рутина, орущие начальники, да ещё этот Эстет, чёрт бы его подрал.

А как всё красиво начиналось. Покинув в младших классах Ташкент, Эля с семьёй по направлению, данному папе – военному врачу, перебрались в Архангельск. Город холодный, суровый, негостеприимный. Долго скучала по Узбекистану, хранила Аркашкины письма, которые сначала он, оказывается, отправлял без адреса, а потом наконец родители обменялись контактами. Брат писал, как гусеница шелкопряда обретает крылья, как зреет алыча, как Лидка забеременела от Гришки, «ну того, помнишь, Паяльника», как дядя Додик взял их под свою защиту и растит мальчишку, словно родного сына. Как Лёвка признался, что «никого, кроме Эльки, в жизни не полюбит».

– А Паяльника так и не нашли… – вслух произнесла Эля, перебирая кипы исписанных листочков в пухлой папке.

– Ты о чём? – спросил Лёвка, сидевший за столом напротив.

– Помнишь Гришку, что убил любовника Лидки-мишигине? Ну, Ташкент, третий класс? – улыбнулась Элька, наполняясь тёплым светом детства.

– Ну да. – Лёвка почесал затылок простым карандашом. – Поди, помер уже. Да фиг с ним. К нашему отделу он, слава богу, не приписан. Нам бы Эстета поймать.

Элька уставилась на Лёвку. Он рано полысел и со своими узбекскими узкими глазёнками стал похож на Ленина-азиата, который смотрел с ташкентских школьных грамот. История их любви напоминала восточный рынок. Ярко, сочно, разноцветно, шумно, дорого. Лёвка целенаправленно шёл к Эльке целых десять лет. Сначала подвязался помогать местному ташкентскому участковому, затем окончил школу милиции и наконец, благо в Ташкенте открыли отделение Высшей школы МВД, поступил и туда. Элька в это время уже училась в столице, в том же вузе на втором курсе. Встретились случайно (или нет) в Москве на торжественном мероприятии ко Дню милиции. Лёвку командировали туда как отличника учёбы и подающего большие надежды специалиста. На сцене гигантского актового зала выступали люди с крупными звёздами на погонах, курсанты сидели в красных бархатных креслах. Впереди, через два ряда, Лёвка отыскал тёмную головку с локоном вдоль щеки и дерзко задранным подбородком. Гордо, надменно, уверенно в своих силах – так держали голову только балерины в сольных партиях. А среди синих милицейских костюмов так несла себя только она.

– Элька! – прошептал Фегин, не веря своему счастью. – Ээээль-каааа! – заорал он на весь зал.

Ухаживал Лёвка с азиатским размахом. К главному входу Высшей школы МВД, высоким сводчатым дверям и припаркованным начальственным «Волгам», Фегин подгонял лошадь с телегой, из которой рвались на асфальт спелые дыни, виноград, персики, айва, хурма, инжир. Голодные курсанты кидались на это великолепие и нагребали полные куртки фруктов. Все уже знали, за какую принцессу Лёвка даёт столь богатый калым.

– Везёт, Элька, голодной не останешься! – цокали языками однокурсницы.

Лёвка был ярким, красивым. Блестящие зубы, чёрный чуб, могучий торс. Говорил с лёгким восточным акцентом, что придавало роману какую-то завораживающую шахерезадную сладость. Тысяча и одна сказочная ночь пролетели мгновенно. Выпускников распределили в Архангельск (Элька сама попросилась в город своей юности), и началась ежегодная борьба с висяками и плохой раскрываемостью. Результатом её стали на скорую руку приготовленные обеды, вечно недолеченный, раскрашенный экземой сын, усталость, авитаминоз. В архангельских магазинах зимой фруктов не водилось вообще, а на рынке удавалось купить лишь промороженные яблоки. Лёвка несколько последних лет предлагал переехать в тёплый Ташкент, в Москву к маме с папой или хотя бы в Куйбышев, к Элькиным родственникам, но жена категорически отказывалась. Главным препятствием был Эстет. Поймать его стало делом чести. А то и жизни.

Эстет появился в Архангельске году в семьдесят шестом. С этого времени в городе участились кражи в квартирах и различных социальных объектах – библиотеках, школах, собесах. Злоумышленник работал филигранно и как-то… иезуитски изящно. Входные двери он вскрывал отмычкой, а сейфовые замки вырезал особым способом, оставляя в металле дыру в виде домика – квадрат и треугольник сверху. Причём треугольник функционального значения не имел – просто был фирменным украшением вора. Помимо денег и ценных вещей Эстет прихватывал… чайные пары, какие-то тарелочки, вазочки, недорогие, но элегантные статуэтки, в честь чего и обрёл своё прозвище. Никакие оперативно-разыскные мероприятия, разработанные Элей, Лёвкой